Виталий Познахирев - Турецкие военнопленные и гражданские пленные в России в 1914–1924 гг.

ГАТО. Ф. Р-1583. Оп. 2. Д. 3. Л. 403.

Для брачно-семейных отношений турецких подданных были характерны как универсальные, так и специфические черты, однако основным препятствием здесь выступали каноны религии, исключающие совершение церковного брака между мусульманином и православной. Кроме того, до начала 1917 г. в России действовал общий запрет на браки россиянок с военнопленными. Правда, смена государственной власти в феврале 1917 г. привела к некоторой либерализации в данном вопросе. Однако турок изменения практически не коснулись, т. к. согласно одним руководящим указаниям военнопленным разрешалось вступать в брак лишь при отсутствии «препятствий со стороны духовных властей», согласно другим — это право распространялось лишь на пленных славян, да и то на отдельные их категории [414] ГАКО. Ф. Р-322. Оп. 1. Д. 3. Л. 221, 549. .

Советская власть русско-турецким бракам не препятствовала. В то же время ее представители пытались как-то считаться с наличием у турок полигамии. Например, 8 февраля 1919 г. Рязанский губпленбеж выдал удостоверение «гражданскому турецкому подданному магометанского вероисповедания Халилу Идрисовичу Адабаши, 27 лет, в том, что он числится зарегистрированным одиноким (Курсив наш — В.П. ) и что к вступлению его в брак с русской гражданкой препятствий не встречается» [415] ГАРО. Ф. Р-547. Оп. 2. Д. 46. Л. 299. .

Еще одну особенность турецких военнопленных Ю. Яныкдаг видит в том, что, в отличие от своих союзников, они, как правило, избегали установления брачных отношений с православными россиянками [416] Yanıkdağ Y. Ottoman Prisoners of War in Russia… — P. 72. . Полагаем, что с этим следует согласиться. Во всяком случае, нам известны лишь два факта подобных браков, а именно: в марте-апреле 1921 г. Россию покинули фельдфебель 51-го пехотного полка Ахмед Асман, 30 лет, с которым проследовала «жена его Мария, 20 лет, русская, домохозяйка», а также рядовой 92-го пехотного полка Илья Васильев, 35 лет, грек, с женой Марией, 32 лет [417] ГАРФ. Ф. Р-3333. Оп. 3. Д. 330. Л. 66–67. .

В то же время такие браки были распространены среди турецких гражданских пленных. На это указывают и списки репатриантов, частично приведенные нами в Таблице 31, и ряд иных документов. И хотя существующая источниковая база пока не позволяет вскрыть подлинный размах указанного явления, по нашим оценкам, до 12–15 % турецких подданных могли вернуться на родину с русскими женами и общими детьми.

Таблица 31

Отдельные турецкие гражданские пленные, состоящие в брачных отношениях с россиянками и репатриированные совместно с ними из России в 1918–1922 гг. [418] Составлена по данным: ГАРФ. Ф. Р-3333. Оп. 3. Д. 330. Л. 278–279; Д. 346. Л. 4–5, 36, 49; Д. 419. Л. 34–35; ГАРО. Ф. Р-547. Оп. 2. Д. 46. Л. 79, 99, 243; ГАТО. Ф. Р-515. Оп. 1. Д. 2. Л. 74.

Примечание: Отсутствие единообразия в приведенных данных связано с различными подходами к составлению документов, являющихся первоисточниками.

Отношение к военнопленным и гражданским пленным Оттоманской империи во многом определялось этноконфессиональными признаками конкретного россиянина, его социальным статусом, должностным положением, а отчасти и местом жительства. Руководствуясь названными критериями, считаем возможным выделить в российском обществе три основные категории лиц, контакты турок с которыми имели для пленников наибольшее значение и (или) составляли неотъемлемую часть их повседневности, а именно:

I. Армяне (в т. ч. проживающие как в пределах Кавказа, так и во внутренних регионах страны).

II. Российские мусульмане, вне зависимости от их местонахождения.

III. Россияне иной этноконфессиональной принадлежности, в первую очередь — православные (включая представителей военной и гражданской администрации, в чьем ведении находились пленные).

Рассматривая перечисленное подробнее, отметим, что наиболее негативно турок воспринимали армяне, проживавшие на Кавказе, и именно со стороны последних, считает Ю. Яныкдаг, пленные нередко подвергались психическому и физическому насилию [419] Yanıkdağ Y. Ottoman Prisoners of War in Russia… — P. 71. . Данная точка зрения подтверждается и иными источниками. Так, Х. Д. Семина свидетельствует, что в начале 1915 г. в Карском госпитале армяне-санитары вообще предлагали расстрелять раненых пленных турок, поскольку они только «хлеб наш едят, да помещение занимают» [420] Семина Х.Д. Указ. соч. — С. 164. . Русский офицер, служивший в 1917 г. в Трапезунде, позднее писал, что порт обслуживал рабочий батальон турецких военнопленных, охрану которых несли «русские солдаты из армян; слабые, жалкие, злые они могли только делать глупые придирки — зря разбудить людей на час-два раньше, для отправки на работы заблаговременно; за час выслать на двор; на дождь» [421] В.Л. Указ. соч. — С. 209. (Приведенная цитата дает основания предположить, что на описанные выходки конвоиров, российское командование в Трапезунде взирало, по меньшей мере, сквозь пальцы). . Однако те же армяне, проживавшие во внутренних регионах России, относились к туркам гораздо терпимее. Это признает Ю. Яныкдаг [422] Yanıkdağ Y. Ottoman Prisoners of War in Russia… — P. 71. . Это же следует и из иных источников. Например, в списке из 15-и лиц, сделавших в октябре 1919 г. денежные пожертвования в пользу турецких репатриантов, прибывших в Киев и оставшихся здесь без средств к существованию, наряду с персами и татарами фигурируют некий «Оганесов», а также Маркус Читарьянц — владелец одной из Киевских булочных [423] ГАРФ. Ф. 3604. Оп. 1. Д. 1. Л. 207. .