Эккехард Клюг - Княжество Тверское (1247–1485 гг.)

На этом событийном фойе и следует оценивать источник, касающийся отношений между Москвой и Тверью в конце 1390-х гг., грамоту ДДГ № 13. В дореволюционной историографии [996], как и в советских исследованиях [997], этот документ характеризуется как договор между Василием Дмитриевичем и Михаилом Александровичем. Л. В. Черепнин, однако, ставит этот вывод под сомнение и говорит о ратифицированном Москвой тверском проекте договора [998].

Л. В. Черепнин опирается на два документа. Первый из них имеет отношение к истории дошедшего до нас экземпляра грамоты. В отличие от других договорных грамот, мы имеем дело не с оригиналом документа, а со списком второй половины XV в. Этот список содержится в одном из сборников Ленинградской библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Л. В. Черепнин подчеркивает, что в этом сборнике имеется также и проект договора, предложенный князем Юрием Дмитриевичем Галицким своему старшему брату, московскому великому князю Василию Дмитриевичу в 1389 г. Однако в исследовательской литературе представлена и иная точка зрения, в соответствии с которой данный документ истолковывается как обычный, вступивший в силу договор между Василием и Юрием [999]. Кроме того, следует указать и на то, что большинство текстов этого сборника (на что не обратил внимания Л. В. Черепнин) представляют собой обычные договоры; насколько известно автору данной работы, это обстоятельство до сих пор под сомнение не ставилось [1000].

Подобным же образом возражения Л. В. Черепнина по поводу официального характера обсуждаемого здесь текста отвергает и А. А. Зимин [1001].

Второй аргумент, выдвигаемый Л. В. Черепниным, касается исторического контекста, в котором, по его мнению, следует рассматривать этот источник. Л. В. Черепнин усматривает существование некоей взаимосвязи между оригиналом тверского проекта договора и одним из сообщений Софийской второй летописи. Это известие относится к 1396 г. и выглядит так же, как цитировавшееся выше сообщение Рогожского летописца под 1399 г., в котором сказано, что русские князья объединились и послали Витовту грамоту с объявлением войны [1002]. Но в 1396 г. между Москвой и Литвой существовало доброе согласие. Л. В. Черепнин справедливо указывает на посещение великим князем Василием Витовта в Смоленске и ответное приглашение Витовта в Коломну; поэтому советский исследователь приходит к заключению о том, что сообщение Софийской второй летописи отражает переговоры, которые велись между Москвой и Тверью, причем отражает их так, как если бы соглашение было действительно достигнуто, и результатом его стало бы объявление войны Литве [1003]. Аргументация эта весьма сложна; ее слабое место заключается в том, что спорное сообщение более надежно датируется Рогожским летописцем 1399 г. по сравнению с датировкой, содержащейся в более поздней Софийской второй летописи [1004].

Помимо того, содержание договора, или же, согласно Л. В. Черепнину, проекта договора, имеет конкретные отсылки к событиям 1399 г. Не только в обычном вводном протоколе текста содержится ссылка на благословение митрополита Киприана, но документ упоминает также и о третейском суде, который Киприану надлежит вершить помимо «судей обычных» московского и тверского великих князей [1005]. Очевидно, что этот пункт имел очень большое значение, поскольку он вновь и вновь воспроизводится в договорах, заключенных между Москвой и Тверью в XV в. [1006]А митрополит Киприан, как уже упоминалось, в феврале 1399 г. был проездом в Литву в Твери.

Другая статья грамоты не подтверждается летописными сообщениями. Согласно этой статье, предусматривалось освобождение московских и новгородских пленных, захваченных Тверью [1007]. В летописях не содержится никаких указаний на войну между Тверью и Москвой или Новгородом. Возможно, что в связи с переходом удельного князя холмского Ивана Всеволодовича на сторону Москвы (1397 г.) дело дошло до мелких стычек. Наместничество Ивана в новгородском «пригороде» Торжке может объяснить упоминание пленников родом из новгородских земель. Кстати, именно эта, посвященная пленным, статья свидетельствует в пользу тезиса об официальном характере грамоты 1396 г. и против предположения о том, что документ просто отражает некие пожелания тверичей, не имевшие под собой реальной основы. На самом деле незадолго до составления этой грамоты отношения между Москвой и Тверью должны были обостриться драматическим образом, в воздухе витала «большая война». Вспомнив о том, какая опасность в это время приближалась к Москве в результате договора между Литвой и Немецким орденом, мы начинаем понимать причину готовности Москвы заплатить высокую цену за прекращение конфликта с Тверью и обещание помощи со стороны Твери:

«А быти нам, брате, на татары, и на литву, и на немцы, и на ляхи заодинъ» [1008].

Московский великий князь рассматривал теперь Михаила Александровича как «брата», а не «младшего брата»:

«…на всем, брате, князь велики Михаило Олександрович, целуй к нам крестъ, к своей братьи, и ко мне, к великому князю Василию Дмитреевичу, и к моей братьи к молодшеи, ко князю к Володимероу Ондреевичю и ко князю Юрию Дмитреевичю, и своими детми, со князем с Ываном и со княземъ с Василием с Михайловичи» [1009].

Упоминание Ивана и Василия, сыновей Михаила Александровича, вовлеченных таким образом в заключение договора, фактически означало признание Москвой наследования княжения в Твери по праву первородства. Так в большой политической игре, которая велась на рубеже XV в., Иван Всеволодович Холмский получил мат [1010].

26 августа 1399 г. умер Михаил Александрович [1011]. С 1373 г. он очень умело оберегал Тверь от нападений извне и сохранял независимость великого княжества Тверского.

В соответствии с формулировкой Б.А. Романова, в последней четверти XIV в. «плотное Тверское государство» переняло «роль естественного центра… политического равновесия во всем восточноевропейском пространстве — на стыке трех политико-экономических систем»: Великого Новгорода, Москвы и Литвы [1012].

Это высказывание Б. А. Романова характеризует главную особенность исторического процесса на Руси в рассматриваемый период. В то время, когда малые и даже средние по объему территории во все большей мере подвергались аннексиям со стороны Москвы и Литвы, Тверь смогла утвердить, как свою внутреннюю автономию, так и свободу выбора себе такого внешнего союзника, с помощью которого можно было бы отразить атаки на самостоятельность Твери. В первую очередь это, как правило, означало, что Тверь искала поддержки Литвы против Москвы. Нет никаких оснований подозревать, что в Твери усматривали в отношениях с Литвой нечто большее, чем союз для достижения определенных политических целей. По сути дела, литовская экспансия была для Твери столь же опасна, как и московская. Это наглядно проявилось в начале шестидесятых годов, когда тверские волости были оккупированы войсками Ольгерда. Умеренность симпатий к Литве в сфере церковно-политических взаимоотношений подтверждается и тем обстоятельством, что тверские послы в Константинополе не поддержали в начале семидесятых годов идею Ольгерда о создании литовской митрополии, планировавшей включение в свой состав и Твери [1013].