Владимир Пашуто - Образование Литовского государства

Дюсбург пишет, что в середине страны пруссов, в Надровии, на месте по имени Ромов жил верховный жрец Криве, которого весьма чтили (хронист сравнивает его авторитет с папским) не только пруссы, но и литовцы, и жители ливонской земли (видимо, курши, земгалы и др.). Его власть была кажется, наследственной. Если он сам или кто-либо из его «единокровных» переходил границы отдельных прусских земель, то они принимались повсюду «с большим уважением королями ( regibus ), знатными людьми ( nobilibus ) и простым народом ( communi populo )»; с большим почетом принимали правители земель и его вестника с жезлом или каким-либо другим знаком отличия.

При некоторых преувеличениях, естественных в устах тех, кто информировал хрониста, сведения его вполне вероятны. Не только литовские великие князья, вроде Миндовга, но и отдельные более крупные нобили могли выполнять функции жрецов, как, например, известный нашей летописи ятвяг Скомонд, который «бе волъхв икобник нарочит» [506] ПСРЛ, т. II, стб. 799. Ср. заявление Довмонта:. «кобь ми не дасть с вами поити» (там же, стб. 860). . Это, однако, не мешало постепенному развитию жречества. Длительное существование тулиссонов и им подобных при относительно развитой языческой идеологии вполне могло породить и высший слой жречества.

Криве по старинному обычаю поддерживал вечный огонь. По просьбе родственников умершего этот жрец также брался определять его судьбу на том свете; он «указывал, в каком положении находился покойник в одежде, с оружием, с конем и челядью». Трудно сказать, из чего слагались доходы жрецов. Известно, однако, что после победы пруссы приносили своим богам жертвы, s кроме того, одну треть добычи они отдавали Криве, который ее якобы сжигал. Ясно, что при таких условиях жречество составляло своеобразную группу нобилитета.

Говоря о прусско-литовской идеологии этой поры, нельзя же отметить ее значительное сходство со славяно-русским язычеством. Это сходство касается не только пантеона божеств, но и обрядов, в частности, погребальных. Достаточно сопоставить, в этом отношении сообщение Вульфстана (IX в.), Христбургский договор и хронику Петра Дюсбурга с тем, что писал Ибн-Фадлан (X в.) о древних руссах. Сходство обычаев руссов и пруссов уже привлекло к себе внимание исследователей. Известный востоковед В. Ф. Минорский искал его объяснения на путях аварских влияний [507] См. Scharaf al-Zaman Tahir MarvazI, ed. by V. Minorsky, London, 1942, pp. 35–36, 116–117. .

Вполне убедительный ответ на этот вопрос пока еще дать нельзя. В частности, трудно допустить столь сильное проникновение аварских влияний в Прибалтику через галиндские и надровские пущи. Думается, что если более оптимистично оценить возможность экономических и политических отношений славяно-русских княжений дофеодальной поры с их соседями, если вспомнить сношения славяно-руссов с пруссами [508] Mag. Adam Bremensis. Gesta Hammaburgensis Ecclesiae pontificum, pp. 244–245, cp. p. 75. по «Скифскому» (Балтийскому) [509] Helmoldi presbyteri Bozoviensis. Chronicon Slavorum, t. I,1, p. 5; см. T. Lewick u, str. 58. морю, а также генетические связи и общение кривичей с литовцами, то отмеченное выше сходство не будет казаться столь поразительным.

В других статьях договора, также говорящих о христианизации, достойны особого внимания два момента, а именно: уходящие в прошлое яркие пережитки патриархально-общинных отношений и признаки растущей власти прусского нобилитета. Остатки патриархально-общинной старины видны в следующих статьях.

4) О многоженстве (II, ст. 4) говорится, что пруссы «не будут в Дальнейшем иметь двух жен или более», а будут довольствоваться одной, вступая с ней в законный брак (как это предусмотрено договором — I, ст. 7). Многоженство — несомненный пережиток патриархально-общинных отношений.

5) О покупном браке. Еще более выразительна в этом отношении статья (II, ст. 5), говорящая об отказе пруссов от обычая продавать своих и покупать чужих дочерей в жены: «никто из них в дальнейшем не будет продавать своей дочери кому-либо, [желающему] соединиться с ней браком», и «никто не будет покупать жены ни сыну своему, ни себе». Примечательно пояснение к этой статье, проливающее свет на состояние прусской семьи: «Когда отец покупал какую-нибудь женщину на общие деньги себе и своему сыну, до тех пор они сохраняли [обычай, разрешавший], чтобы после смерти отца его жена переходила к сыну, как и всякая другая наследственная вещь, купленная на общие деньги ». Перед нами патриархальная домашняя община, значительно более прочная, чем та, что отражена в Помезанской Правде [510] В. Т. Пашуто-4, стр. 41–43. , но уже охваченная денежными отношениями, которые затронули движимую и недвижимую собственность. Едва ли это сообщение договора следует понимать буквально. Видимо, и у пруссов, подобно саксам [511] Ср. А. И. Неусыхин-1, стр. 158. , наличествовали в отношении матери различные формы покровительства сына либо брата ее первого мужа (на что есть намек и в Помезанской Правде) и т. п.

Прусских представителей чрезвычайно интересовало экономическое содержание договора. Видимо потому, внедряя церковный брак, рыцари вновь отметили его значение для права наследования, заставив пруссов подтвердить, что они «не будут признавать в качестве законных наследников обоего пола и не допустят до участия в выше названном наследстве никого, кроме как только тех, которые рождены от законного брака, [заключенного] согласно установлениям римской церкви».

6) О правах отца. Одним из пережитков дофеодальной старины было право отца отвергнуть и даже убить своих детей. Пруссы отказались (II, ст. 6) от этого обычая, заявив, что «никто из них но какой бы то ни было причине в дальнейшем не отвергнет и не убьет своего сына или дочь, сам или через постороннее лицо, открыто или тайно, и не будет сочувствовать и позволять, чтобы делалось [кем-либо] другим что-либо подобное каким-либо образом». Таковы уходящие в прошлое черты патриархально-общинного строя.

Относительно статей 4–6 части II договора литовские историки полагают, что здесь недооценен уровень общественного развития пруссов. Они основательно ссылаются на то, что частная собственность в прусском обществе представлена в договоре значительно более развитой, чем семья; что в оценке брака здесь отразился традиционный взгляд западноевропейских юристов, знавших у себя на родине чаще договорный брак и потому писавших о покупном браке у пруссов. Между тем институт приданого долго жил в соседней феодальной Литве, где взнос родителям жены составлял 30 грошей, тогда как рабыня стоила несколько сот коп грошей; наконец, в среде нобилей источники рисуют моногамную семью [512] Об одном исключении см. PD, III, 190. .

Проф. К. Яблонские высказал интересное соображение, что в этих статьях может идти речь и о превратно понятом институте заклада и даже продажи членов семьи [513] Пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить моих коллег — Ю. Жюгжду, К. Яблонскиса, Ю. Юргиниса и М. Ючаса — за их ценные замечания, высказанные при обсуждении этюда о Кишпоркском договоре в Институте истории АН Лит. ССР. (явление, долгое время известное феодально развитым странам, в том числе и Литве, и Руси). Принимая это толкование, мы получаем право говорить о значительном имущественном расслоении среди пруссов и о тех грубых формах угнетения, порождаемых деньгами на ранних этапах классового общества, которые отметил Ф. Энгельс [514] Ф. Энгельс. Анти-Дюринг, стр. 295; его же. Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 299. .