Владимир Герье - Французская революція 1789-95 г. въ освѣщеніи И. Тэна. [Старая орфография]

Вѣками накопившаяся въ нѣдрахъ народа соціальная злоба какъ будто сразу прорвалась! Якобинцы были воплощеніемъ этой злобы и ея агентами. Они видѣли въ ней свою историческую миссію, они возвели ее на степень политической программы. Вотъ эта-то соціальная злоба, направленная не только противъ счастливцевъ стараго порядка, но и противъ всякаго общественнаго порядка вообще, составляла силу якобинцевъ и ихъ связь съ массою народа, — но только до поры до времени!

Возводя общественную ненависть въ принципъ, якобинцы скоро превзошли озлобленіе самого народа, которое улеглось въ массѣ сельскаго люда, какъ скоро крестьяне избавились отъ феодальныхъ повинностей и мѣстами сорвали сердце на замкахъ и имуществѣ сеньёровъ. Волна народныхъ страстей, высоко поднявшая якобинцевъ, стала отливать отъ нихъ и оставлять ихъ на мели; а когда начались поборы и грабежи новаго якобинскаго правительства — реквизиціи, максимумъ и вызванные имъ штрафы и преслѣдованія среднихъ и мелкихъ собственниковъ, — между якобинцами и народомъ появилось отчужденіе, которое стало быстро роста. Опорою якобинцевъ остался лишь рабочій пролетаріатъ, преимущественно въ Парижѣ; но и эта опора подломилась, когда рабочіе убѣдились, что, несмотря на соціальную политику якобинскаго правительства, ихъ положеніе не только не улучшилось, но вслѣдствіе сокращенія производства стало безвыходно.

Тогда якобинцы остались одни на вершинѣ власти. Они были совершенно изолированы, стали политической шайкой (faction), не имѣвшей корней въ странѣ и державшейся лишь правительственными средствами и силою войска. Потому, при первомъ столкновеніи съ покровительствуемымъ ими командиромъ этого войска, они оказались у его ногъ.

Разореніе высшихъ классовъ народа и покровительство пролетаріату придали соціальной политикѣ якобинцевъ соціалистическій характеръ, вѣрно отмѣченный Тэномъ. Задолго до XVIII вѣка исторія Европы показываетъ намъ, что сильныя народныя движенія, особенно на экономической подкладкѣ, какъ, напр., во время крестьянской войны въ Германіи, всегда сопровождались соціалистическими и коммунистическими стремленіями. Тѣмъ сильнѣе должно было обнаружиться такое явленіе въ эпоху французской революціи. Она была прежде всего возстаніемъ противъ стараго порядка, выросшаго изъ феодализма. Такъ какъ феодальный порядокъ былъ основанъ на смѣшеніи частнаго права съ публичнымъ, государственныхъ функцій съ частною собственностью, то революція, направленная къ отмѣнѣ всего феодальнаго права, приводила къ нарушенію принципа частной собственности и вызывала этимъ соціалистическія вожделѣнія. Такимъ образомъ, въ одномъ общемъ бурномъ и мутномъ потокѣ неслись чисто демократическія и соціалистическія страсти. При такихъ условіяхъ нельзя было, конечно, ожидать яснаго и сознательнаго разграниченія между демократическимъ теченіемъ и соціалистическимъ. Якобинцы, главные представители этого смѣшаннаго теченія, обнаруживаютъ въ своихъ убѣжденіяхъ и рѣчахъ полное смѣшеніе принциповъ. Это положеніе дѣла наглядно характеризуется уже въ самомъ началѣ революціи брошюрой Камиля Демулэна, который указываетъ патріотамъ Пале-Рояля на 40.000 замковъ, которые могутъ послужить имъ наградою. Смѣшеніе въ якобинцѣ демократа-государственника и соціалъ-демократа долго продолжалось въ якобинской традиціи — и продолжается донынѣ. Весьма интересна въ этомъ отношеніи одна страница изъ воспоминаній Токвиля о революціи 1848 года, свидѣтельствующая, какъ еще 50 лѣтъ спустя послѣ революціи 1789 года продолжалось такое смѣшеніе принциповъ. «Монтаньяры (въ Учредительномъ собраніи 1848 года), — говоритъ Токвиль {80}, — скоро раздѣлились на двѣ группы (bandes), очень различныя — революціонеровъ старой школы (якобинцевъ) и соціалистовъ; впрочемъ эти два цвѣта не отдѣлялись рѣзко другъ отъ друга, Можно было переходить отъ одного къ другому нечувствительными оттѣнками. Въ головѣ почти всѣхъ монтаньяровъ — въ строгомъ смыслѣ этого слова — блуждали соціалистическія идеи, а соціалисты очень охотно усвоивали себѣ революціонные пріемы первыхъ; однако же они расходились другъ съ другомъ настолько глубоко, что имъ было невозможно дѣйствовать всегда согласно, а это именно насъ и спасло».

Если было такъ въ 1848 году, то въ 1793–94 якобинцамъ было еще труднѣе разобраться среди революціоннаго демократизма и соціализма, тѣмъ болѣе, что ихъ демократическія замашки, ихъ понятія о всемогуществѣ государственной власти и ихъ правительственныя затрудненія предрасполагали ихъ вообще къ пренебреженію частными правами и ко всякаго рода захватамъ чужой собственности. Характернымъ представителемъ смѣшенія въ якобинствѣ демократизма и соціализма является излюбленный герой Луи Блана, въ которомъ этотъ историкъ видитъ воплощеніе соціализма въ революціи. Для Робеспьера въ этомъ вопросѣ, какъ и во всѣхъ другихъ, учителемъ и образцомъ былъ Руссо, у котораго демократическія и соціалистическія вожделѣнія также еще странно перепутаны. Подъ вліяніемъ своей гипотезы о естественномъ состояніи, Руссо заявилъ, что земля не принадлежитъ никому, а плоды ея всѣмъ. Этотъ парадоксъ отзывается соціализмомъ, но въ сущности онъ противорѣчитъ соціалистическому принципу, что земля, какъ и капиталъ и всѣ орудія производства, должны быть коллективной собственностью. Желая перевести на практику требованіе Руссо, чтобы плоды земли были общимъ достояніемъ, Робеспьеръ далъ ему слѣдующую туманную формулу: «Все, что необходимо для обезпеченія жизни, составляетъ общую собственность всего общества. Лишь излишекъ представляетъ собою индивидуальную собственность и можетъ быть предоставленъ промышленности торговцевъ». Здѣсь, несмотря на соціалистическую исходную точку, признается право частныхъ собственниковъ на излишекъ хлѣба, оставшійся у нихъ въ рукахъ послѣ того, какъ правительство обезпечило изъ ихъ жатвы или запасовъ продовольствіе всего населенія. Рядомъ съ этимъ другой представитель якобинскаго правительства, Бареръ, считалъ государство обязаннымъ не только прокармливать всѣхъ гражданъ, но и сдѣлать ихъ по возможности земельными собственниками, и Комитетъ общественнаго спасенія носится съ планомъ безвозмезднаго распредѣленія національныхъ имуществъ мелкими участками между сельскимъ пролетаріатомъ.

Лишь у Сенъ-Жюста, въ его проектѣ «Учрежденій», встрѣчается мысль давать эти участки не въ надѣлъ, а въ аренду. У другихъ якобинцевъ коммунистическій принципъ Руссо, что «плоды земли принадлежатъ всѣмъ», принимаетъ совершенно анархическій характеръ; они выводятъ изъ него право толпы — какъ доли (fraction) державнаго народа — «забирать хлѣбъ въ амбарахъ крестьянъ» и рубить голову фермерамъ, которые отказываются везти свой хлѣбъ на рынокъ и продавать его по таксѣ, произвольно установленной самой толпою. Вообще коммунистическія идеи проявляются въ то время чаще въ анархической формѣ, чѣмъ въ соціалистической. Въ этой формѣ, напр., проповѣдуетъ ихъ самая распространенная въ то время газета, редакторъ которой, Прюдомъ, составилъ себѣ этимъ путемъ большое состояніе. «Въ обстоятельствахъ, въ которыхъ мы находимся, — говоритъ онъ, — общеніе имуществъ составляетъ общее право (la promiscuité des biens est de droit). Все принадлежитъ всѣмъ». Даже «право на трудъ» проявляется въ анархической формѣ: ліонскіе якобинцы совѣтуютъ рабочимъ, если у нихъ будетъ недостатокъ въ работѣ и въ хлѣбѣ, извлечь выгоду изъ этого бѣдствія (mettre à profit), захвативъ богатства, находящіяся у нихъ подъ рукой.