Чарльз Рууд - Фонтанка, 16: Политический сыск при царях

Для судей не было вопроса, куда склоняются весы правосудия, когда на одной чаше оказывался авторитет Боевой организации, а на другой — догадки и предположения добровольных информаторов из бывших охранников. Обвинения казались в лучшем случае добросовестным заблуждением, а в худшем — намеренной попыткой скомпрометировать одного из вождей партии. Бурцев говорил, что, если суд признает обвинения несостоятельными, ему остается только пустить себе пулю в лоб. И тогда он выставил ультрасенсационное доказательство. Он рассказал судьям, что не более месяца назад бывший директор Департамента полиции А.А. Лопухин подтвердил ему принадлежность инженера Евно Азефа к внутренней агентуре [325] Подробнее об этом эпизоде — в гл. 9 наст. изд. .

Само по себе заявление Бурцева не имело решающей силы. Защита продолжала настаивать, что подтверждение бывшего директора является частью полицейской операции по искоренению террора. Но тут Азефу изменила обычная выдержка. Сказав, что он по партийным делам едет в Берлин, Азеф тайно выехал в Петербург. Ни униженные мольбы агента, ни угрозы начальника охранного отделения не возымели действия. Более того, об этой поездке стало известно в Париже. Азеф заранее позаботился об алиби, но его в последний раз подвела полиция. Зарубежная агентура спустя рукава выполнила поручение Департамента полиции. В берлинской гостинице был прописан человек, совершенно не похожий на Азефа. К тому же эта гостиница содержалась служащим полицай-президиума и походила на шпионский притон, где никогда бы не остановился мало-мальски опытный конспиратор. Проверка на месте вскрыла обман. Виновность Азефа стала очевидной для самых стойких его защитников.

Азеф сообщал Герасимову: «Дело дрянь. Все наделало наше посещение приятеля. Он сказал все, что я ему говорил и что вы ему угрожали… Счет, который вы прислали и который я им передал, для алиби оказался подозрительным… Описать комнату и указать номер, в котором я жил, я, конечно, не мог (так как, несмотря на мою просьбу, вы этого мне не прислали)…» [326] Дело А.А. Лопухина в Особом присутствии Правительствующего Сената. СПб., 1910. С. 51–52.

Участь изменника решалась на специальном совещании ЦК с наиболее авторитетными партийными работниками. Несколько человек подали голос за то, чтобы немедля убить Азефа. Большинство опасалось испортить хорошие отношения с французскими властями и предлагало устроить казнь подальше от Парижа. В итальянских Альпах была нанята уединенная вилла с потайным ходом и гротом, где А.А. Аргунов готовился накинуть веревку на шею своего старого знакомого. В то же время он писал, что эсеры до последней минуты сохраняли иллюзорную надежду, что все обвинения против руководителя Боевой организации окажутся чудовищным недоразумением: «Переход от Азефа-товарища к Азефу-провокатору оказался не под силу не для одних только членов ЦК, а и для таких людей, которым Легче, чем кому-либо, было протянуть руку к браунингу» [327] Аргунов А.А. Азеф — социалист-революционер // Провокатор: Воспоминания и документы о разоблачении Азефа. Л., 1929. С. 129. .

Азеф великолепно чувствовал эти колебания и не боялся, что его схватят внезапно, без предупреждения. 24 декабря 1908 г. (5 января 1909 г.) к нему домой пришли уполномоченные партии и дали срок до утра для чистосердечного признания. Ночью Азеф выскользнул из дома и уехал первым поездом. Сразу после его бегства ЦК известил членов партии, что Азеф объявляется провокатором.

Разоблачение Азефа нанесло сильнейший удар по престижу партии эсеров. Его удачный побег породил недоуменные вопросы. Рядовые эсеры высказывали мнение, что бегство Азефа подстроено его сообщниками в партийном руководстве. В сношениях с полицией заподозрили даже идейного вождя партии В.М. Чернова.

Вслед за эсеровским извещением последовало официальное правительственное сообщение и разбирательство в III Государственной думе. Фракции социал-демократов и кадетов подготовили запрос об Азефе. Согласно правилам, после одобрения запроса большинством депутатов правительство имело целый месяц для подготовки ответа. Однако П.А. Столыпин счел нужным вмешаться еще до начала голосования и выступил в Государственной думе 11 февраля 1909 г. Откровенно изложив все перипетии биографии Азефа, Столыпин подчеркнул, что не сомневается в его верной службе. Он иронически заметил, что если один из главарей революции оказался сотрудником полиции, то это весьма печальное явление, но никак не для правительства, а для революционной партии. Министр подытожил свою речь: «…покуда существует революционный террор, должен существовать и полицейский розыск» [328] Запрос об Азефе в Ш Государственной думе по стенографическому отчету. СПб., 1909. С. 51. .

Оппозиция хорошо подготовила своих ораторов. Трудовик В. Булат получил из рук эсеровских лидеров письмо Азефа к Борису Савинкову. С думской трибуны были зачитаны» строки, в которых руководитель Боевой организации откровенно говорил о своем участии в политических убийствах. На это возражали, что в общении с революционерами Азеф был заинтересован в том, чтобы преувеличить свою роль в терроре.

Правоцентристское большинство Думы признало разъяснение правительства вполне удовлетворительным и проголосовало против запроса. Октябристский «Голос Москвы» констатировал: «Все здание грандиозных и сенсационных обвинений, рассчитанных на европейский скандал, было построено на песке» [329] Голос Москвы. 1909. 14 февр. . Вместе с тем правая пресса указывала на неэффективность политического розыска. Черносотенцы в свойственном им резком стиле писали: «Кого надо было революции укокошить, тех всех она укокошила, так что и понять нельзя, за каким рожном потрачена уйма денег на содержание Азефа…» [330] Русский народ. 1909. 25 февр.

Время от времени в газетах появлялись «самые достоверные» сообщения о том, что Азеф скрывается в Сан-Франциско или что его видели в Японии. На самом деле Азеф, сбежав из Парижа, совершил длительный вояж по Средиземноморью и наконец осел на постоянное жительство в Берлине. После разоблачения он лишился всего: положения в обществе, репутации революционера, секретной службы в полиции. Он потерял семью, потому что его жена, фанатичка-революционерка Любовь Менкина, отреклась от него, узнав неприглядную правду.

С другой стороны, не в характере Азефа было смириться с судьбой изгоя. Он энергично принялся устраивать свои дела. Деньги из кассы Боевой организации были пущены в оборот; бывший социалист-революционер играл на бирже, потом завел ремесленную мастерскую. Азеф не афишировал себя, но и не собирался отказываться от радостей жизни. Он ездил на курорты и ловил фортуну за карточным столом. Ему сопутствовала бывшая шансонетка, давняя подруга Азефа еще по Петербургу.