Чарльз Рууд - Фонтанка, 16: Политический сыск при царях

По словам Бурцева, Лопухин сохранял хладнокровие до тех пор, пока впервые не узнал, что Азеф не только возглавлял террористическую группу эсеров, организовавшую убийства Плеве и великого князя Сергея Александровича, но и активно участвовал в подготовке и проведении обоих покушений [369] Бурцев В. Борьба за свободную Россию. Мои воспоминания: 1882–1922. Т. 1. Берлин, 1922. С. 247–254. . Давая показания на суде в 1909 г., Лопухин говорил, что доказательства Бурцева настолько совпадали с фактами, ему уже известными, и вызвали в нем такое негодование, что он должен был предотвратить дальнейшее кровопролитие хотя бьт из соображений морали. По словам Урусова, Лопухин предупреждал: если Азефа не остановить, он нанесет непоправимый вред российской тайной полиции [370] Урусов С.Д. Записки //ОР РГБ, д. 550, оп. 2, д. 3, л. 44. Несколько иначе истолковывает вставшую перед Лопухиным проблему выбора его бывший коллега Ратаев. Внутренний конфликт обуславливался тем, что Лопухин, являясь сотрудником полиции, должен был в силу своих убеждений передать секретную информацию врагу. «Я знаю и отлично понимаю, — писал он Зуеву, — что Лопухин пострадал не за то, что поверил в виновность Азефа, а за те совершенно несовместимые с его прежним служебным положением способы, к каким он прибегал для его изобличения» (Ратаев — Зуеву, 20 октября / 7 ноября 1910 г.// Евно Азеф: История его предательства // Былое. 1917. Вып. 2(24). С. 188). .

Лопухин разоблачил Азефа прежде всего из-за своих убеждений и взглядов, а не потому, что доказательства Бурцева окончательно убедили его в предательстве Азефа. В свою очередь доказательства Бурцева основывались на показаниях М.Е. Бакая.

Впервые Бакай поделился с Бурцевым сведениями о действиях агентов охранки в 1906 г. Сначала Бурцев скептически отнесся к этим сообщениям, но вскоре редактор понял, что агенты охранки/ проникая в революционные группы, провоцируют революционеров на совершение преступлений и даже оказывают им содействие. Сам Бурцев так говорил о своем впечатлении: «Передо мной действительно открылся совершенно новый мир — с иными нравами, иной логикой, иными интересами, иной терминологией…» [371] Бурцев В. Указ. соч. Т. 1. С. 185. , и он решил положить все силы на разоблачение этого мира. После ареста Бакая 31 марта 1907 г. по обвинению в передаче Бурцеву секретной информации о деятельности полиции Бурцев переехал вместе со своим журналом в Париж и организовал освобождение Бакая, приговоренного к ссылке. Бакай присоединился к Бурцеву.

В журнале Бурцева одно за другим стали появляться разоблачения сотрудников охранки (информация собиралась самим Бурцевым, Бакаем, а также другими осведомителями), что создавало, по словам главы зарубежной агентуры A.M. Гартинга, «крайне удручающие обстоятельства». Гартинг попытался обратиться в полицейскую префектуру в Париже, настаивая на высылке Бакая, но для депортации нужны были веские основания. Гартинг обратился за помощью в Петербург, однако ответа не получил [372] Сватиков С.Г. Заграничная агентура Департамента полиции. М., 1941. С. 30. Телеграмма Гартинга датирована 7/20 ноября 1908 г., и его неприятности, связанные с разоблачениями Бакая, только усугубились после бегства Л.П. Меньшикова главным образом потому, что он сам попал в разоблачительные статьи Меньщикова и был вынужден переехать в Париж. .

В мемуарах, опубликованных в журнале «Былое», Бакай рассказывал, что он впервые столкнулся с охранкой в 1900 г., когда, будучи членом нелегальной партии эсеров, работал в подпольной газете «Южный рабочий». Испытав на себе психологическое давление охранки, он выдал подпольную, типографию. В 1902 г. Бакай стал агентом охранки в Варшаве [373] Бакай М.Е. Из воспоминаний М.Е. Бакая // Былое. 1909. Вып. 11–12. С. 163. .

Бакай утверждал, что лишь после революции 1905 г. он осознал «подлость» политических расследований, проводимых охранкой. Его возмущало, что ее осведомителями становились люди из самых низов общества. Показания «хулиганов и проституток», которые ни один суд присяжных не признает действительными, писал Бакай, были для охранки достаточным основанием для обысков, арестов и даже вынесения приговора на закрытом процессе (в чем Бакай убедился лично в 1907 г.).

Информация, поступившая от Бакая, достаточно скомпрометировала деятельность охранки, и все же в борьбе против агентов-провокаторов Бурцеву не хватало свидетельств «из первых рук».

Бурцев пообещал Лопухину сохранить его инкогнито, говоря о нем лишь как об анонимном высокопоставленном чиновнике полиции, но не сдержал обещания, передав эсерам признание Лопухина и назвав его имя. Однако, строго говоря, свидетельства Бурцева оставались показаниями с чужих слов.

Лопухин узнал о случившемся, когда сам Азеф нелегально приехал из-за границы в Петербург [374] Протокол № 6 о допросе обвиняемого, 18–22 января 1909 г. // Hoover Institution Archives, Nicolaevsky Collection, Box 205, Folder 9. P. 16. . В десять часов вечера Азеф проскользнул мимо удивленных домочадцев, открывших ему дверь, ворвался без приглашения в кабинет Лопухина и сел в темном углу. Как уже говорилось в предыдущей главе, Азеф тщетно пытался уговорить Лопухина отказаться от своих слов и тем самым спасти ему жизнь. Через десять дней в квартире, Лопухина появился начальник Петербургского охранного отделения Герасимов при всех регалиях. Руководствуясь, по его словам, лишь человеческим отношением к бывшему агенту, ушедшему с полицейской службы шесть месяцев назад, он посоветовал Лопухину спасти Азефа и «обмануть» эсеров, даже если его будут допрашивать под дулом пистолета. Когда Лопухин отказался, Герасимов перешел к угрозам. Если Лопухин обратится в суд партии эсеров, предупредил он, охранке «будет известно все, что будет происходить на суде, будут известны все показания, и тогда мы будем знать, как поступить».

Сам Герасимов несколько иначе рассказывал о своем разговоре с Лопухиным. По его словам, «Лопухин чувствовал, что зашел слишком далеко, но не мог вернуться назад», потому что он «уже решил предать Азефа». В заключение, писал Герасимов, Лопухин сказал: «Перед революционным судом я не появлюсь. Это исключено. Но я вам откровенно скажу: если меня спросят, я скажу правду. Я не привык лгать» [375] Герасимов А.В. На лезвии с террористами. М., 1991. С. 133–134. .

По словам Лопухина, он испытал непреодолимое отвращение к «взваливанию на меня обязанности охранять агента полиции, несомненного в моих глазах преступника». Поскольку Лопухин «не состоял на службе», Герасимов не мог ему приказать. Но Лопухин признавался, что после визитов Азефа и Герасимова он впервые испытал страх — чувство ему неведомое, когда он был директором Департамента полиции: «После этих двух визитов я не мог чувствовать себя в безопасности» [376] Протокол № 6 о допросе обвиняемого, 18–22 января 1909 г. // Hoover Institution Archives, Nicolaevsky Collection, Box 205, Folder 9. P. 17–18. Лопухин был настолько взволнован, что решил написать письмо Столыпину, рассказав о своей встрече с Азефом и Герасимовым. Копии письма он отправил товарищу министра Макарову, директору Департамента полиции Трусевичу, а также двум доверенным лицам. Лопухин просил Столыпина позаботиться о его безопасности. .