Гюнтер Кунерт - Москва – Берлин: история по памяти

Ханна подозревает, что за этим странным поведением Финка скрывается Хайдеггер, который рассержен ее письмом и несостоявшимся посвящением [93] Ханна Арендт послала Хайдеггеру свою книгу «Vita activa, или О деятельной жизни» вместе с письмом, где объясняла, почему не посвятила ему эту книгу. . Позже она напишет Карлу Ясперсу: «Всю жизнь я перед ним притворялась, вела себя так, словно меня не существует и словно я не могу сосчитать до трех, разве что интерпретируя его собственные тексты — вот тут-то ему было очень кстати, что я могу считать до трех, а иногда даже до четырех. Но мне надоело притворяться, и тогда я получила по носу. Сначала я ужасно разозлилась, но теперь это прошло. Сейчас мне, скорее, кажется, что этот щелчок я в какой-то мере заслужила за свое притворство и за то, что внезапно перестала притворяться».

В начале августа Ханна и Генрих возвращаются в Нью-Йорк. Снова начинается привычная жизнь. Генрих всю неделю преподает в Бард-колледже, Ханна ведет занятия со студентами и изучает горы материала, которые собрала о процессе над Эйхманом, чтобы написать свой отчет для «Нью-Йоркера».

Осенью Ханна читает курс в колледже Уэсли. В разгар занятий она получает известие, что Генриху плохо, он в больнице.

Лотта Берадт, их старая приятельница, обнаружила Генриха в квартире на Риверсайд-Драйв в довольно скверном состоянии. У него ожоги от собственной сигары, в квартире полный хаос, повсюду разбросаны бумаги, перевернута мебель.

Ханна тотчас отправляется в Нью-Йорк. Мэри Маккарти подменяет ее в университете. Вначале Ханна никак не может понять, что с Генрихом. Врачи в больнице не говорят ничего определенного, подозревают опухоль. В ходе обследований выясняется, что у него аневризма, то есть расширение мозговой артерии. Постепенно ему становится лучше, но теперь ему предстоит примириться с тем, что заболевание у него серьезное. Ханна сообщает ему диагноз, говорит и о том, что смертность в таких случаях достигает пятидесяти процентов. «Не волнуйся, — успокаивает ее Генрих, — не забывай и про остальные пятьдесят».

В ноябре Генриху уже разрешают выходить на улицу. Главврач советует ему еще два месяца соблюдать осторожность, а потом вести обычную жизнь, но избегать физических нагрузок.

С 11 по 15 декабря в Иерусалиме ожидается вынесение приговора Эйхману. С небольшими оговорками он признан виновным по всем пятнадцати пунктам обвинения и приговорен к смерти.

Ханна в какой-то степени «разочарована» приговором. Не тем, что Эйхман приговорен к смерти, иначе, по ее мнению, и быть не могло. Но она полагает, что в приговоре должно было прозвучать более отчетливо, что отправлять правосудие необходимо всегда, даже когда сложно расценить, каким должно быть наказание.

Статью Ханны о процессе над Эйхманом ждут с большим нетерпением. «Что с твоей статьей об Эйхмане для „Нью-Йоркера“? — пишет ей Мэри Маккарти. — Меня об этом постоянно спрашивают».

Но Ханна хочет прежде закончить свою книгу о революции. И только потом заняться Эйхманом.

19 марта 1962 года Ханна (в тот момент ей пятьдесят пять) едет на такси через нью-йоркский Центральный парк, внезапно в ее машину врезается грузовик. Ханну сразу же доставляют в больницу Рузвельта. Угрозы для жизни нет, но при этом множество травм: перелом девяти ребер и запястья левой руки, повреждены зубы, на теле — гематомы и ушибы, сотрясение мозга, глубокие раны на голове (ей накладывают тридцать швов), из-за перенесенного шока пострадала сердечная мышца.

Однако Ханна восстанавливается удивительно быстро. Уже через четыре дня она может ходить, сидеть, читать и даже воевать с всесильной старшей сестрой, которая никак не может перестать называть Ханну «дорогушей». Наконец, 30 марта Ханну выписывают из больницы, потому что иначе, как говорит сама Ханна, она «сама бы от них удрала».

Озабоченная Мэри Маккарти спрашивает Ханну в письме, как идет восстановление, Ханна отвечает, что хоть она и выглядела вначале, как неудачная картина Пикассо, но сейчас все уже не так страшно. Волосы на голове ей сбрили, не хватает одного зуба, и на лбу шрам. Мэри советует ей купить парик. Но Ханна предпочитает, пока волосы не отрастут, носить черный платок.

31 марта 1962 года приговор Адольфу Эйхману приведен в исполнение, прошение о помиловании отклонено. Прах Эйхмана развеян над Средиземным морем.

Ханна отправляется в дачный домик в Паленвиль, чтобы наконец взяться за очерк для «Нью-Йоркера». Но прежде она читает протоколы допросов Эйхмана. «Я не помню, как часто я смеялась, — признается она позже, — но помню, что очень громко!» Статью о процессе Ханна пишет в состоянии «странной эйфории», испытывая при этом чувство облегчения. «Только никому об этом не рассказывай, — пишет она Мэри Маккарти, — может, это и есть неоспоримое доказательство того, что у меня „нет души“»?

16 февраля 1963 года в журнале «Нью-Йоркер» появляется, наконец, первая из пяти статей Ханны Арендт, посвященных процессу над Эйхманом, под названием «Eichmann in Jerusalem: A Report on the Banality of Evil» [94] «Эйхман в Иерусалиме: отчет о банальности зла» (англ.). . 16 марта, когда публикуется последняя статья из этого цикла, Ханны уже давно нет в Нью-Йорке. Она у Ясперса в Базеле, 23 февраля там отмечали его восьмидесятилетие.

«Твое счастье, что ты далеко», — пишет ей Генрих в Базель. У него, не переставая, звонит телефон, все хотят поговорить с Ханной по поводу ее статей об Эйхмане. Звонят в основном евреи, они возмущены этими публикациями, которые к тому же должны теперь выйти отдельной книгой. «Возникает впечатление, — пишет Генрих, — что все эти люди наступают единым фронтом». Еще раньше до Ханны доходили сигналы, что назревает скандал. В начале марта она получила письмо от Зигфрида Мозеса, бывшего Государственного контролера Израиля [95] Зигфрид Мозес (1887–1974) — лидер сионистского движения, один из крупных государственных деятелей Израиля. , в котором от имени Совета немецких евреев он объявлял ей войну.

Ханна пока еще воспринимает все это спокойно. Она «очень довольна», что ей удалось убежать ото всей шумихи. В Швейцарии и Германии до нее пока очень слабо доносятся отголоски той бури, которая поднялась в Нью-Йорке. Немецкий перевод книги о процессе над Эйхманом еще не появился.

В Кёльне, куда Ханна едет из Базеля, она выступает с чтением отрывков из своих статей, участвует в дискуссии, которую должны транслировать по радио. Ханна использует эту возможность, чтобы «донести свое мнение до немецкого правительства». Она выступает с резким протестом против того, что в послевоенной Германии бывшие нацисты могут продолжать делать карьеру, занимать высокие должности, что они не привлечены к ответственности за совершенные преступления. «До тех пор, пока эти господа не предстанут перед судом, — говорит Ханна в одном из более поздних интервью, — прошлое, несмотря на все разговоры, так и останется непреодоленным, или придется ждать до тех пор, пока мы все не умрем» [96] Из разговора с Тило Кохом (в кн: Разговоры с Ханной Арендт. — Мюнхен, 1976. с. 40). . В своих статьях об Эйхмане она пишет об этой ситуации, приводит конкретные примеры. Во время дискуссии в Кельне Ханна высказывается со всей прямотой. «Если то, что я действительно говорила, пустят по радио, — пишет она Генриху, — останется только сказать: ну и ну…»