Сильвия Федеричи - Калибан и ведьма

суеверий, напоминающий боливийский феномен, описанный Майклом

Тоссигом, следуя которому, бедняки подозревали нуворишей в том, что они

обрели свои богатства с помощью сверхъестественных средств, и обвиняли их в

желании превратить людей в зомби, чтобы заставить работать (Geschiere and Nyamnjoh 1998:73—74).

Об охоте на ведьм, происходящей в данный момент в Африке или

Латинской Америке, редко сообщают в Европе или США, точно также как

охота на ведьм XVI-XVII веков долгое время не представляла почти никакого

интереса для историков. И даже когда сообщают, ее значимость, как правило, занижают, настолько распространено убеждение, что такие явления относятся

к давно ушедшей эпохе и не имеют ничего общего с «нами».

Но если мы применим к настоящему уроки прошлого, мы увидим, что

повторное появление охоты на ведьм во многих частях света в 80-х и 90-х – это

явный признак процесса «первоначального накопления», а это значит, что

приватизация земли и других общинных ресурсов, массовое обнищание, грабеж и расколы некогда сплоченных общин снова становятся мировой

повесткой. «Если так будет продолжаться дальше – сказали старейшины

сенегальской деревни американскому антропологу, выражая свои страхи перед

будущим – то наши дети будут есть друг друга». И действительно, именно это

делает охота на ведьм, неважно, осуществляется ли она сверху, как средство

криминализации сопротивления экспроприации, или снизу, являясь

средством для присвоения истощающихся ресурсов, как это, по-видимому, происходит сегодня в некоторых части Африки.

289

В некоторых странах этот процесс по-прежнему требует мобилизации

ведьм, духов и дьяволов. Но нам не стоит убаюкивать себя тем, что это не наша

забота. Как заметил Артур Миллер в своей интерпретации салемских

процессов, как только мы очистим охоту на ведьм от метафизической шелухи, мы моментально узнаем в ней явления, происходящие у нас под боком.

Примечания

[1] На самом деле, в отличие от Калибана, ведьма Сикоракса не вошла в

пантеон образов, созданных революционным воображением

латиноамериканцев; она всё еще невидима, так же, как борьба женщин против

колонизации была невидима долгое время. Что касается Калибана, его

значение хорошо выражено в получившем широкий резонанс сочинении

кубинского писателя Роберта Фернандеса Ретамара (1989: 5-21).

«Наш символ — не Ариэль … но скорее Калибан. Это то, что мы, метисы, обитающие на тех же самых островах, где жил Калибан, видим с особенной ясностью. Просперо вторгся на острова, убил

наших предков, поработил Калибана и обучил языку, чтобы тот

понимал его. Что еще мог сделать Калибан, кроме как

использовать тот же язык — ведь сегодня у него нет иного —

чтобы проклинать его?.. Начиная с Тупака Амару … Туссен-

Лувертюр, Симон Боливар … Хосе Марти … Фидель Кастро … Че

Гевара … Франц Фанон — что есть наша история, что есть наша

культура, как не история и культура Калибана?» (стр. 14) По этой теме также см. Маргарет Пол Джозеф, которая пишет в «Калибане в

изгнании» (1992): «Просперо и Калибан представляют собой мощную

метафору колониализма. Производное этой интерпретации — абстрактные

условия бытия Калибана, жертвы истории, разочарованной сознанием

собственного бессилия. В Латинской Америке это имя было принято в более

позитивном ключе, ибо Калибан кажется представителем масс, которые

стремятся подняться против угнетения элит» (1992:2).

[2] Рассказывая об острове Эспаньола, в своей «Всеобщей истории Индий», Франсиско Лопес Де Гомара заявляет с абсолютной убежденностью, «главный

бог, который был у них на острове — это дьявол», и что дьявол живет среди

женщин (deGomara: 49). Аналогично, книга V «Истории» (1590), написанная

Акостой, в которой он обсуждает религию и обычаи обитателей Мехико и

Перу, посвящена многим формам практикуемого ими поклонения дьяволу, включая человеческие жертвы.

290

[3] «Образ кариба/каннибала» — пишет Ретамар — «контрастирует с другим

образом американского человека, представленного в записях Колумба: житель

Арауко, Больших Антильских островов — нашего таино в первую очередь —

которого он описывает как миролюбивого, кроткого, и даже боязливого и

малодушного. Оба представления об американском аборигене с

головокружительной быстротой распространятся по Европе. Таино будет

превращен в райского жителя утопического мира… Кариб, другой стороной

медали, станет каннибал — антропофаг, дикий человек, живущий на краю

цивилизации, выступающий против самой смерти. Но противоречие между

этими представлениями гораздо меньшее, чем может показаться на первый

взгляд». Каждый из образов соответствует колониальной интервенции, которая, по мнению Ретамара, продолжается и по сей день, предполагая ее

право контролировать жизни коренного населения Карибских островов.

Доказательство сходства между этими двумя образами, подчеркивает Ретамар

— тот факт, что оба [народа] — и кроткие таино, и свирепые карибы — были

истреблены (там же, стр. 6-7).

[4] Человеческие жертвоприношения занимают видное место в сообщениях

Акосты о религиозных обычаях инков и ацтеков. Он описывает, как, во время

неких празднеств в Перу, примерно три или четыре сотни детей (от двух до

четырех лет) были принесены в жертву — «duroeinhumanospectaculo»

(«жестокое и бесчеловечное зрелище»), по его словам. Он также описывает, среди прочего, принесение в жертву 70-ти испанских солдат, плененных в бою

в Мехико, и, вместе с Де Гомара, заключает с абсолютной убежденностью, что

эти убийства были работой дьявола (стр. 250 и далее).

[5] В Новой Англии практикующие врачи применяли лекарства,

«изготовленные из человеческих трупов». Среди наиболее популярных, повсеместно рекомендуемых как панацея от всех проблем, был препарат

«Мумия», изготовленный из человеческих останков, высушенных или

забальзамированных. Касательно употребления человеческой крови, Гордон-

Грубер пишет, что «это была прерогатива палачей — продавать кровь

обезглавленных преступников. Они продавали еще теплую кровь, эпилептикам или другим покупателям, которые ждали «с чашей в руке» в

толпе на месте казни» (1988:407).

[6] Уолтер Уильямс пишет:

«Испанцы не понимали, почему индейцы чахнут от болезни, но

считали это частью божественного плана — истребить

язычников. Овьедо сделал заключение, что «не без причины бог

допускает их гибель. И у меня нет никаких сомнений, что за их

грехи бог разделается с ними очень скоро». Далее он рассуждает, в