Жан Тюлар - Мюрат или Пробуждение нации

Разразившаяся во Франции революция показалась многим сигналом к обновлению, долгожданным поводом добиться чаемого единства. Пример французов вдохновлял, взоры итальянских патриотов, как их стали называть, с надеждой устремлялись на Париж. По ту сторону Альп они жаждали обрести необходимую поддержку. Здесь пришлось бы назвать множество имен: Маттео Гальди, чей отец умер в тюрьме за то, что отстаивал либеральные воззрения, уроженец Генуи Серра, римлянин Энрико Лаурора — все это якобинцы-унита рии. Некоторые из патриотов бежали во Францию и там пытались склонить революционно настроенные круги оказать помощь Италии. В «Великой нации» Жак Годешо воспроизвел весьма характерное письмо Буонарроти к Директории от 10 марта 1796 года: «Да свершится справедливость: пусть навсегда исчезнут оскорбляющие нравственность привилегии считаться по рождению неаполитанцем, миланцем, генуэзцем, туринцем! Эти различия должны изгладиться из памяти патриотов. Мы все — граждане одной страны, единой родины. Все итальянцы — братья. А значит, им следует объединиться и преследовать одну цель».

В сущности, правители Франции и в Комитете общественного спасения, и при Директории лишь с вежливым равнодушием выслушивали просьбы итальянских патриотов. По правде говоря, ни Робеспьер, ни Сен-Жюст, ни Карно, ни Ребель, ни даже Баррас не знали Италии. Для них она была лишь полем скрещения сил и влияний Франции и Австрии. Важно было лишь одно: чтобы профранцузская направленность одерживала верх. Прочее их не занимало.

Кроме того, эти правители не могли не думать об опасности, какую представляло для Франции итальянское объединение. «Зачем нам создавать гиганта, чьи колоссальные размеры еще могут нам повредить?» — восклицал Баррас в ответ на доводы одного из представителей Цизальпинской республики, пытавшегося внушить ему сочувствие к воззрениям патриотов. Члены Директории стремились ограбить Италию, чтобы укрепить финансы своей страны, и изгнать немцев, чтобы в дальнейшем пользоваться ею как разменной монетой. Заговор Равных, в котором был замешан такой итальянский патриот, как Буонарроти, не способствовал укреплению их симпатии к якобинцам полуострова, главным провозвестникам объединенной Италии.

Напротив, Бонапарт повел политику, более благоприятную для этого движения. Он первым употребил слово «независимость», создал Цизальпинскую республику, дал ей зелено-бело-красное знамя, ставшее, как напоминает нам Жак Годешо, «знаком объединения итальянских областей, а позже — символом единой Италии». Наполеон даже способствовал публикации различных трудов, в частности направленных против папства, почитаемого главным препятствием на пути к возрождению страны. С тех пор в глазах многих он стал кузнецом итальянского объединения, пока Кампоформийский мир не продемонстрировал несовершенства его унитаристской политики.

При всем том к марту 1799 года вся Италия, кроме Венеции, была оккупирована французами. Конечно, весь полуостров был поделен на схожие друг с другом республики, но никогда еще до объединения не было так близко. Поражения под Кассано, при Требии, а затем — катастрофа при Нови (15 августа 1799 года) сделали очевидными и хрупкость французского владычества, и, что важнее, — опасения всей Европы, не желавшей французского преобладания на полуострове и объединения Италии с помощью Парижа. В быстром крахе Французской Италии есть и доля ответственности итальянских патриотов. Им бы следовало более ревностно добиваться народной поддержки, необходимой прежде всего для победы их собственных идеалов. Пока что единство оставалось мечтой интеллектуалов. Не было установлено никакой связи между политическими и социальными реформами. Народные массы оставались в неведении относительно самых дерзких воззрений на будущее Италии. Просвещение считалось лишь уделом избранных. Так, в Неаполе именно крестьяне, которых поднял против властей кардинал Руффо, ускорили падение Партенопейской республики. Подобное положение наблюдалось и в Риме, и в Северной Италии.

Однако интеллектуалов было трудно смутить. Они продолжали считать, что объединение придет сверху. Рождение Итальянской республики наполняет жаром сердца, придает энергии борцам.

В своей «Оде Бонапарту-освободителю» Фосколо в пламенных стихах восхваляет новоявленного спасителя. По мере того как президент, превратившись в короля и императора, распространяет свое влияние в Италии, разочарование растет. Позже, на острове Святой Елены, Наполеон в беседе с Лас-Казом станет утверждать: «Присоединение Пьемонта к Франции, а также подчинение Пармы, Тосканы, Рима, по моему убеждению, было лишь временной мерой, единственной моей целью при этом было поддерживать, укреплять и взращивать национальные устремления итальянцев». В действительности Наполеон оставался весь ма осторожным. В 1808 году, в тот момент, когда его влияние распространяется на весь полуостров, он отнюдь не спешит перейти от слов к делу.

Патриоты попытались склонить на свою сторону Жозефа Бонапарта, но тот, руководствуясь советами Рёдерера, взывавшего к умеренности, уклонился. К тому же он пробыл там лишь немногим более двух лет. Пришедший ему на смену Мюрат — дитя Революции. Ему приписывают якобинское прошлое; неаполитанцам он уже известен: они видели его в деле в 1800 году. Патриоты быстро находят к нему доступ и склоняют на свою сторону. Национальные проблемы ему не вовсе чужды. Он сам присутствовал при рождении французской нации 14 июля 1790 года. Он видел в Германии и Польше, как общественные движения приобретают национально-освободительную окраску. В мае 1808-го он наблюдал народное восстание в Испании. Мало того, он участвовал в двух итальянских кампаниях не только как солдат, но еще и как дипломат. Как же ему не внять призывам патриотов, жаждущих объединения? Как член наполеоновского семейства, Мюрат хочет царствовать полновластно. Будучи французом, этот неаполитанец по милости императора открывает в себе итальянца. И вот он уже герой трагедии, которая в конце концов поглотит его.

Неаполитанское королевство — прекрасное владение, даже без Сицилии, не примкнувшей к нему, оставшейся верной Бурбонам: одиннадцатая часть Франции (вместе с принадлежащими ему островами), пятая часть Великобритании, не говоря уже о 2000 километров побережья.

В нем проживает 4 800 000 подданных, шестая часть населения, находящегося под непосредственной властью императора. Один житель из 14 живет в столице; Неаполь со своим 350-тысячным населением немногим уступает Парижу. В социальном плане все путешественники замечают могущество земельной аристократии, чьи феодальные владения состоят из больших доменов или латифундий, и влияние клира, насчитывающего 60 000 священнослужителей. Дворянство и церковь властвуют над классом сельских тружеников, самых нищих и забитых в Европе. Это неистощимый источник, пополняющий шайки грабителей. Средний класс слаб, состоит из судейских, ремесленников, но прежде всего — из торговцев, обогатившихся на морской коммерции, сосредоточенной в порту Неаполя и чувствительной к английскому давлению.