Федор Гущин - Пленные генералы Российской императорской армии 1914-1917 гг.

Пожалуй, наиболее отрицательный пример поведения в плену проявил Николай Алексеевич Клюев. Показания вернувшегося из плена в 1917 г. ветеринарного врача XIII армейского корпуса статского советника Л. Л. Дорошенко исчерпывающе обрисовывают личность этого генерала: «…Клюев уверил некоторых, что его действия в России признаны правильными, что его и всех ожидают награды, и некоторые, которые раньше называли его предателем, стали во всем послушными его слугами. В лагере появился шпионаж. Все сказанное про Клюева становилось ему известным. Виновных Клюев требовал к себе и разносил, не стесняясь [в] выражениях. Между прочим, называл себя представителем русского правительства, первым лицом в Германии и др. На это мы смотрели как на проявление мании величия. Многих возмущало его поведение, слишком важное. Он устроил штаб, запретил кому-нибудь обращаться со своими личными нуждами к немцам без его разрешения. Немцы же до очевидности действовали с ним в согласии. Что было нежелательно Клюеву, немцы не разрешали. Кто был неосторожен в разговоре по адресу Клюева, того немцы отправляли в другой, худший лагерь. Когда мы голодали, он, Клюев, получал массу посылок; немцы дали ему кладовую, в которой он накопил большой запас. Клюев потребовал, чтобы повар на нашей общей кухне готовил ему отдельный обед, а когда дежурный на кухне заведующий офицер капитан Василевский уличил повара, что он ворует для клюевского обеда продукты (например, яйца) от общей провизии, то Клюев обвинил этого капитана и кричал на него, что он осмелился узнать, из чего готовят обед ему, командиру корпуса… Были у нас основания подозревать, что со стороны генерала Клюева делались попытки через немцев помешать признать инвалидами к отправлению в Данию полковника Образцова и штабс-ротмистра Кожина, которые оба, находившиеся при штабе, являются опасными для него свидетелями. В октябре или ноябре 1916 г. приезжал в наш лагерь (крепость Кёнигштейн) бургомистр города Алленштейн и передал генералу Клюеву через коменданта крепости благодарность за сохранение в целости его города Алленштейн. Мне и некоторым (а может быть, и всем) это казалось непонятным и подозрительным» [237].

Известно, что в ходе войны широкое распространение в русском обществе получили антигерманские настроения. Особую остроту этому явлению придавало то обстоятельство, что и в армии и в обществе было значительное число обрусевших немцев, ничем не связанных с Германией, кроме фамилии. Естественно, что, не имея возможности оценить нравственные и деловые качества «подозрительных» лиц, толпа в первую очередь интересовалась их фамилиями. Существует немало свидетельств об имевших место недоразумениях, подспудно инспирировавшихся и поощрявшихся отдельными представителями власти, с целью объяснения неудач на фронте «происками внутренних врагов». К сожалению, подобные настроения наблюдались и в действующей армии и в плену. Служивший в 63-й артиллерийской бригаде капитан К. П. Лисынов оставил рассказ о последних днях обороны Новогеоргиевска. Вспоминая о полученном им строгом выговоре от командующего дивизией генерала Колыимидта за чрезмерный расход боеприпасов по «незначительным» целям, Лисынов отмечал, что «телефонисты… говорили между собой: "конечно, он немец (ген[ерал] Кольшмидт), так ему и жалко стало своих"» [238]. Воспоминания этого офицера содержат ряд нелицеприятных подробностей о пребывании в плену генералов с «немецкими» фамилиями: «Генерал Кольшмидт, не успел попасть в плен, как начал доказывать немцам свое немецкое происхождение. Затем он в сопровождении немецких офицеров объезжал лагеря для военнопленных офицеров, но водился исключительно с германцами, а русских не замечал. Впрочем, впоследствии он, благодаря своей довольно странной выходке, впал у немцев в немилость (он подал прошение или жалобу в стихах)… говорят, брат его был генералом германской армии…» [239]Кроме этого, Лисынов вспоминал: «В то время как большинство прапорщиков старалось держаться с немцами, не унижая своего достоинства, один из весьма крупных чинов, старший в лагере в Штральзунде генерал-лейтенант Джонсон, начальник 27-й дивизии и Георгиевский кавалер, боясь быть переведенным в другой лагерь и потерять некоторые предоставленные ему удобства, заискивал перед каждым немцем, жал с улыбочкой руки всем немецким нижним чинам, поднимал с пола оброненные ими предметы… дабы не сердить коменданта, немецкого майора, отказывался подписывать составленные офицерами жалобы испанскому посольству на беззакония немецкой администрации, стараясь доказать офицерам, что немцы правы, что какое-либо нарушение международных договоренностей они себе не позволили. Он же объехал по поручению немцев образцовые лагеря для военнопленных нижних чинов, и немцы потом, восхваляя свой поистине ужасный режим, ссылались на генерала Джонсона как на свидетеля. Нижние же чины, принесшие ему жалобы, были подвергнуты немцами взысканиям» [240]. Сложно оценить степень достоверности этого рассказа. Весьма вероятно, что в данном случае сыграло роль стремление попавших в плен офицеров свалить вину за постигшие их несчастья на «генералов-немцев». Не исключено, что источником многих «красочных» подробностей пребывания вышеназванных генералов в плену послужили слухи, в изобилии плодившиеся в лагерях для военнопленных. При всем этом нельзя утверждать, что рассказ Лисынова не имел под собой реальной основы — по-видимому, генералы Колыпмидт и Джонсон действительно вели себя в плену не самым подобающим образом.

Вынужденная бездеятельность и падение моральной дисциплины в условиях плена привели к развитию азартных игр среди генералитета и офицеров. Способствовали этому и излишки финансов: «Зимою после обеда и после ужина офицеры собирались в столовую и играли в лото. Лото было очень значительно, иногда число играющих доходило до 30 человек… Кроме… жалованья, многие офицеры получали из дому и других мест, так что денег было почти у всех, то есть большинства, сколько угодно, поэтому игра в лото и другие азартные игры процветала в больших размерах. Один из генералов выписал через кантину рулетку, и она тоже работала в генеральских комнатах почти каждый день» [241]. Не все генералы увлекались в плену лишь азартными играми, некоторые из них предавались более интеллектуальным занятиям. Так, генерал Усачев в плену, в лагере на острове Денгольм (Штральзунд), был некоторое время заведующим библиотекой [242]. Военное министерство Пруссии поощряло чтение и, как пишет О. С. Нагорная, в сентябре 1916 г. предписало обеспечить всех пленных генералов лампами для чтения и письма [243].

Сохранились свидетельства того, что некоторые военачальники, находясь в плену, пытались искать причины постигших их неудач. Так, в результате обысков в комнатах генералов, содержавшихся в саксонских лагерях, были обнаружены многочисленные немецкие издания, анализировавшие причины поражения русских войск в битве под Танненбергом [244]. Генерал И. А. Хольмсен в своих воспоминаниях писал: «Состоя в рядах XX корпуса командиром бригады… я сразу после катастрофы задался целью всесторонне выяснить все обстоятельства, при которых это глубоко печальное событие могло иметь место… На основании собранных данных я сделал, уже находясь в плену, несколько докладов в присутствии старших чинов корпуса и существенных возражений не услышал…» [245]Генерал Мартос подготовил в плену подробную записку о боях своего XV армейского корпуса в Восточной Пруссии. О действиях 36-й артиллерийской бригады собирал материалы ее командир генерал-майор A. A. Ден. Выше говорилось о записках, составлявшихся генералами Клюевым и Преженцовым. Стоит отметить, что записка Клюева была доставлена из Германии в штаб Верховного Главнокомандующего, но «Ставка сурово отнеслась к неудаче армии ген[ерала] Самсонова», и одобрения записка не удостоилась [246].