Юлий Гессен - Жизнь евреев в России [litres]

Адам Чарторыжский и граф Кочубей, секретарем которого состоял быстро выдвигавшийся Сперанский.

Приступая к еврейской реформе, комитет был полон благих намерений. Когда весть об учреждении его вызвала тревожное настроение в еврейском населении, Кочубей сообщил губернаторам высочайшее повеление, чтобы они «кагалам и прочим еврейским обществам объявили бы и истолковали, что при учреждении комитета о рассмотрении их (евреев) дел никак не было в намерении стеснить их состояние или умалить существенные их выгоды; но, напротив, предполагается доставить им лучшее устройство и спокойствие, а потому, чтоб не развлекались ложными слухами, к ним доходящими, <���…> в твердой уверенности к правительству, пользу их назидающему».

А затем, после ряда совещаний, комитет занес (20 сентября 1803 г.) в журнал следующие строки, достойные истинно государственного пера:

«…Преобразования, производимые властью правительства, вообще не прочны и особенно в тех случаях малонадежны, когда власть сия должна бороться со столетними навыками, с закоренелыми заблуждениями, с суеверием неумолимым… Лучше и надежнее вести евреев к совершенству, отворяя только путь к собственной их пользе, надзирая издалека за движением их и удаляя всё, что с дороги сей совратить их может, не употребляя, впрочем, никакой власти… Сколь можно менее запрещений, сколь можно более свободы. Вот простые стихии всякого устройства в обществе!.. В исчислении вероятностей, определяющих действие человека, первым основанием должно всегда полагать частный прибыток, сие внутреннее начало, нигде и никогда не престающее и от всех законов ускользающее, когда сии законы для него стеснительны… Можно бы было представить множество примеров бесплодных в сем роде попыток, в торговле, в ународовании, в просвещении: везде, где правительства мнили приказывать , везде являлись одни только призраки успехов , кои, подержась несколько времени на воздухе, исчезали вместе с началами, их родившими. Напротив, во всех учреждениях, кои заводились нечувствительно, образовались частным прибытком, поддерживались свободою и были только покровительствуемы правительством, была видима внутренняя сила, их утверждающая, существовало непоколебимое основание, временем и личною пользою положенное… Все сии уважения заставляют и в образовании евреев предпочесть средства тихого одобрения, возбуждения их собственной деятельности и пресечения только тех препятствий, кои зависят непосредственно от правительства и сами собою пресечься не могут».

Эти слова свидетельствовали, что молодым государственным деятелям была еще чужда официальная ложь. Но когда они вскоре затем ее узнали, она тотчас поработила их.

В ряду задач, намеченных комитетом к разрешению, наиболее жгучим являлся вопрос о скоплении евреев в селах и деревнях, и он-то сбил членов комитета с верного пути, ими же указанного в журнальной записи.

Пред комитетом предстала дилемма: или заявить во всеуслышание, что ответственность за бедствия крестьян падает на крепостной строй, на тех, кто им пользуется в личных целях, или – чтобы отвлечь общественное внимание от ужасной действительности и успокоить общественную совесть – сознательно пойти по ложному следу. Комитет, еврейский комитет, не смел подойти со своими слабыми силами к коренному государственному вопросу; с другой стороны, было так легко направить свою творческую деятельность на беззащитную еврейскую массу, заранее молвой объявленную виновною во всем.

И когда комитет закончил свою работу, оказалось, что необходимость еврейской реформы была объяснена не тяжкими условиями, в которых жили евреи, а вредом, который евреи, словно по злой воле, причиняли соседям, или по меньшей мере теми печальными последствиями, которые еврейская жизнь влекла за собою для христиан. Цель реформы получила не положительный, а отрицательный характер – сделать евреев безвредными для других. Эта близорукая тенденция надолго легла с того времени в основу русского законодательства о евреях. Еврейская реформа должна была, таким образом, направиться в сторону не еврейских нужд, а единственно интересов окружающего населения. Наиболее ярко это сказалось при разрешении вопроса о проживании евреев в селах и деревнях.

Комитет принял во внимание одно обстоятельство: от скопления евреев в уездах и от их занятия арендами и винными откупами страдали крестьяне; но его не заинтересовало, как же отражалось это обстоятельство на материальном благосостоянии самих евреев.

Между тем корчемство, вызывавшее в русских людях самые дикие представления о евреях, приносило евреям одну нищету. Генерал-губернатор граф Гудович утверждал, что шинкари не имеют «насущного с семействами их пропитания, поелику по здешнему обыкновению шинкарю платится из прибыли от продажи вина самая превосходная часть десятая, а по большей части пятнадцатая»; губернатор Фризель заявлял, что в корчмах сидят женщины, а не мужчины, которые «выходят на другие промыслы, поелику доход с шинка часто бывает недостаточен на их содержание». Было ясно, что, ища источников пропитания в крестьянской среде, еврей был таким же нищим, как и крестьянин: всё переходило к помещику.

Тяжелые, ненормальные условия хозяйственного быта в крае были рассмотрены комитетом только с точки зрения крестьянской жизни, и только с точки зрения крестьянских интересов проживание евреев в уездах стало вопросом и еврейской жизни. При этом комитет совершенно устранил от себя тот материал, который говорил о роли помещика в крестьянской жизни. А ведь многие документы свидетельствовали, что эта роль была теснейшим образом связана с деятельностью евреев, что последние подрывали благосостояние крестьян как невольные посредники между помещиками и крестьянами. Минский губернатор заявил, что евреи наносят ущерб крестьянам «чрез содержание по деревням аренд и чрез власть на закупку всех продуктов от крестьян, многими помещиками из жадности к прибыли позволяемую …»; генерал-губернатор граф Гудович отметил, что «отягощаются поселяне некоторыми помещиками, а наипаче посессорами непозволением продавать какие-либо продукты свои иначе как еврею, право сие вместе с винною арендою откупившему…»; Фризель и Державин указывали, что крестьяне принуждались покупать всё необходимое у помещиков или их арендаторов и им же продавать свои продукты, и в обоих случаях цены назначались по прихоти помещика, причем крестьяне принуждались также и водку покупать в помещичьих шинках. С другой стороны, помещик, пользуясь своей властью над евреями, заставлял их брать определенное количество водки, и евреям невольно приходилось принимать всяческие меры, чтобы распродать ее.