Норберт Элиас - Придворное общество

La Bruyere , Caracteres (Firmin-Didot 1890), De la Cour, S. 178.

«Следует очень пристально наблюдать за фаворитом. Если он заставляет меня ждать в своей приемной меньше, чем обычно; если его лицо стало более открытым; если он меньше хмурит брови; если он слушает меня более охотно и если он ведет себя со мной более рассеянно, я подумаю, что его влияние уменьшается, и я подумаю правильно». La Bruyere , Caracteres de la Cour, S. 185.

St. Simon , Memoires, Bd. XVIII, Кар. 31, S. 172.

См. Примечание 1.

Легко можно понять, что придворно-аристократическое общество не было подходящей почвой для литературы и форм знания, которые не удовлетворяли нуждам придворно-светской жизни и потребности в социальном обособлении. Те формы знания и литературы, которые характерны для придворного общества, соответствуют его специфическим потребностям и нуждам. Это прежде всего мемуары, собрания писем, афоризмы («максимы»), определенные виды лирики, то есть формы литературы, которые косвенно или непосредственно вырастают из никогда не прерывающейся беседы в обществе и врастают в нее. Наряду с этим, начиная с середины XVIII века, пишутся книги по определенным формам знания, обладание которыми могло дать придворным особую славу в их обществе и тем самым право на занятие придворной или дипломатической должности. Так, например, будущий кардинал Берни писал в своих воспоминаниях (в переводе Конрада, München und Leipzig 1917): «Изучение истории, фортуны и морали (мораль в придворном обществе есть знание о нравах и характере людей. Выражение вроде „французские моралисты XVII в.“ следует также понимать в этом непривычном смысле — Прим. авт. ) составляло отныне единственное мое занятие; я хотел незаметно приучить людей рассматривать меня как нечто серьезное, как человека, пригодного к делам (т. е. дипломатической службе)». Характерна в этой связи также следующая цитата из мемуаров кардинала Берни который сам происходил из древнего дворянского рода: «Нужно признать, что нынешние знатные сеньоры не так невежественны как в старое доброе время. Нередко даже встречаем между ними хороших писателей, но зато среди прежних, из которых иные едва умели читать и писать, вы находили изрядных полководцев и умелых министров. Великих людей создают не книги, а события, благородство души и чувство чести». Какие формы знания и литературы принимались в расчет в этом обществе, а какие нет, особенно наглядно видно из нижеследующего фрагмента письма. Он принадлежит перу мадам де Сталь, язвительной и наблюдательной камеристки герцогини Мэнской. Однажды в Анэ, резиденции герцогини, появились путешествующий Вольтер и его подруга, мадам дю Шатле, причем посреди ночи. С некоторым трудом им нашли квартиру, но на следующий день они вообще не показывались. «Они появились, — пишет мадам де Сталь 15 августа 1747 года маркизе дю Деффан, — вчера после десяти часов вечера. Я не думаю, что сегодня их вообще кто-нибудь видел. Один взялся описывать высокие деяния (речь идет о „Веке Людовика XV“) вторая комментировать Ньютона». Они не хотели ни играть, ни прогуливаться. А это вовсе не доблести с точки зрения общества, в котором ученые труды не внушают особого почтения. А 20 августа 1747 года мадам де Сталь пишет о мадам дю Шатле. «Она так и не выходила вплоть до самой ночи». Вольтер сочинил галантные стихи (в том числе «Epitre a Mme. Ia duchesse du Maine sur la victoire, remportce le 2 juillet a Laweld»), которые несколько сгладили плохое впечатление от их необычного поведения. Ученые сочинения не имеют никакого отношения к светской жизни этого общества. Они отвлекают от нее, а это неприлично. Но «галантные стихи» принадлежат к кругу этой жизни. И с их помощью Вольтер исправляет неприличие поведения своего и своей подруги, это так же точно поясняет нам социологию Вольтера, как и социальную ситуацию характерных для придворно-сеньориального общества форм знания и литературы; впрочем, в данном контексте мы не можем дать этому обстоятельству такое подробное истолкование, какого оно заслуживает.

Назовем, по крайней мере, одну линию истолкования: от описания людей у Сен-Симона прямая линия ведет — в том числе через Бальзака, Флобера, Мопассана — к Марселю Прусту, для которого «хорошее общество» также было одновременно жизненным пространством, сферой наблюдения и материалом описаний.

St. Simon , Memoires, Bd. 18, Кар. 106, S. 11 ff.

Иными словами, он касается вначале такого пункта, в котором на карту поставлены собственные интересы дофина.

Сен-Симон показывает дофину, что его собственным интересам и интересам той касты, к которой принадлежит сам герцог, угрожает один и тот же противник

Насколько типичен такой образ действий, мы видим, например, когда читаем следующую рекомендацию Грасиана в его «Карманном оракуле»: «Уверенность благоразумия состоит во внутренней умеренности. Ловушки, которых надо остерегаться, состоят в том, что люди нередко противоречат для того, чтобы вынудить человека объясниться, и бросаются острыми словечками для того, чтобы заставить разгорячиться» (цит. по французскому переводу de la Houssaie, Paris 1691, S. 217 (Максима 179)).

Максима 117 (в переводе Amelot de la Houssaie. S. 143).

См. обо всем этом Gracian, ааО. Maxime XIV, La chose et la maniere. «Вовсе не суть вещей, но обстоятельства играют решающую роль. Плохая манера все портит, она обесценивает даже сами справедливость и разум. Напротив, хорошая манера всему служит украшением и позолотой, она смягчает то, что в реальности слишком остро, убавляет морщин у слишком старого. „Как“ особенно важно для стольких вещей… Ничего не значат великое усердие министра, доблесть офицера, ученость образованного человека, мощь принца, если все эти достоинства не сопровождаются этой важнейшей формальностью. Но нигде употребление хороших манер не является столь важным, как в правлении государей. Для них это прекрасное средство преуспеть в том чтобы быть более гуманными, чем деспотичными. То, что властитель заставляет свое величие склоняться перед человеческими норма ми, обязывает любить его вдвое сильнее». В переводе Amelot de la Houssaic, S 14.

См. об этом также вышеприведенную цитату из La Bruyere , S. 122.

Нужно только сравнить, скажем, Гете допридворной поры с придворным Гете, чтобы яснее увидеть эти взаимосвязи. Впрочем, не следует забывать, что Веймар был очень маленьким, в некоторых отношениях почти буржуазным двором.

Иными словами, будучи преобразовано в таком роде, оно во многих случаях составило существенный элемент той своеобразной формы жизни, которую — и совершенно напрасно только в пренебрежительном смысле — обозначают обыкновенно понятием «кич».