Норберт Элиас - Придворное общество

Именно поэтому для того, чтобы править, здесь не был необходим изобретательный ум. После того как эта система однажды сложилась, того, что Людовик XIV называл «здравым смыслом» и чем сам он в высокой степени обладал, было совершенно достаточно, чтобы регулировать ее и поддерживать ее в равновесии. Но прежде всего это устройство общественной механики позволяло обладателю власти достигать сравнительно значительных результатов при небольшом приложении собственных сил. В движимом конкурентной борьбой perpetuum mobile энергии зарождались сами — «зависть одного сдерживает амбиции другого». Выражаясь собственными словами короля — ему нужно было только дирижировать. Эта механика действовала как силовая станция, где давление управляющего человека на рычаг производит силу, во много раз большую, чем силы, прилагаемые им самим.

Харизматический властитель, в определенном смысле, всегда сам обращается к людям, воодушевляя их, сам активно вмешивается в ход дел, добиваясь воплощения своих идей. К такому властителю, как Людовик XIV, люди всегда подступали сами; ему что-то докладывали, его о чем-то просили. И, услышав все «за» и «против» из уст различных людей, добивающихся его расположения, он принимал решения. Энергия сама устремлялась к нему; он же держался в стороне и умело управлял ею. Ему не нужны были великие собственные идеи, и их у него не было; идеи других текли к нему потоком, а он знал, как ими пользоваться [127]:

«Никто не умел лучше него продать свои слова, свою улыбку, даже свой взгляд. Все у него было ценно, потому что он делал различия; и его величественная манера только выигрывала от редкости и лаконичности его слов. Если он заговаривал с кем-нибудь, обращался к нему с вопросом, делал ему какое-то незначительное замечание, то взоры всех присутствующих устремлялись на этого человека. Это было знаком отличия о котором говорили и который всегда придавал человеку больший вес в обществе… Никогда не было другого человека, столь же любезного от природы; никто не умел так же тонко учитывать различия возраста, сословия и заслуг как в своих ответах — если он говорил что-то большее, чем свое обычное „посмотрим“, — так и в своей манере держаться».

Волны завистливого соперничества бурлят вокруг короля, нарастая, убывая и поддерживая тем самым общественное равновесие. Король же играет на этом соперничестве, как музыкант. Однако, наряду с простым сохранением этого механизма, главный интерес его составляла обозримость той человеческой механики, которой ему приходилось управлять и в которой, без сомнения, таилось известное количество взрывчатого вещества. Эта тенденция к поддерживанию механизма своего господства играя на возможностях которого король воздействовал на всю страну в обозримом и предсказуемом виде также характерна для сохраняющей и защищающей формы господства. Но поскольку и харизматический властитель не может защититься от всего непредсказуемого, вся жизнь Людовика XIV была построена так, чтобы, если только возможно, к королю не могло приблизиться ничто новое и неизвестное — ничто, кроме болезни и смерти. Именно это отличие всей системы, а не просто своеобразие определенных лиц имеют в виду, когда говорят о «рациональности» абсолютистского и «иррациональности» харизматического господства.

«С альманахом и часами можно было на расстоянии в триста лье сказать, что он делает», — говорил о Людовике XIV Сен-Симон, подчеркивая продуманность и точность его действий [128].

Каждый шаг, как самого короля, так и его окружения был заранее предопределен. Каждый поступок одного человека пересекался с поступками других.

Каждый человек в этих цепочках взаимозависимости был вынужден и — из соображений престижа даже склонен — следить за тем, чтобы другие в точности и согласно предписанию исполняли назначенные функции. Таким образом, в рамках этой системы каждый автоматически контролировал другого. Любое «из ряда вон выходящее» действие оскорбляло и ущемляло других. Поэтому для индивида было чрезвычайно трудно, если не невозможно, освободиться от этой зависимости. Если бы не существовало подобной организации, этикета, церемониала, то человек мог бы по собственному усмотрению исчезнуть на некоторое время; ему оставалась бы сравнительно большая степень свободы. Придворный механизм этикета и церемониала не только в значительной степени подчинял контролю единоличного властителя шаги каждого отдельного человека. Он одновременно давал возможность управлять сотнями людей, а во многом работал и как сигнальный аппарат, когда любое нарушение, любая ошибка человека, которая более или менее беспокоила других и подрывала их престиж, становилась заметна всем, доходя через целый ряд промежуточных звеньев и до короля.

Перед подобной «целесообразностью» структуры, как опять же можно увидеть, различие между «ценностнорациональным» и «целерациональным» утрачивает свою остроту. Этот механизм этикета был в высокой степени «целесообразен» для сохранения и обеспечения королевского господства. В этом смысле он был «целерациональным» механизмом, во всяком случае, не менее «целерациональным», чем порождаемые обществом инструменты господства, которое конкурирует за денежные и профессиональные возможности. В обоих случаях (лишь чуть более откровенно, если речь идет непосредственно о деньгах) «господство» является для его обладателей одновременно самоцелью и самоценностью или, по крайней мере, ориентировано на ценности, которые, как кажется, не нуждаются в каком-либо дальнейшем обосновании В этом смысле и инструменты, служащие обеспечению этого «господства», являются одновременно «целерациональными» и «ценностнорациональными».

Положение короля, как оно сформировалось в социальном поле ancien régime, довольно своеобразно высвобождало силы занимающего его лица. К королю текли не только деньги — в форме налогов или доходов от продажи должностей, — хотя сам он не был вынужден в своей профессиональной деятельности ориентироваться на получение денег и изыскивать соответствующие возможности. К нему устремлялись и другие, не так легко измеримые количественно, социальные потоки в форме нематериальных человеческих сил, которыми он мог располагать. А власть располагать этими силами он имел, в основном, хотя и не только потому, что эти силы ему доставляла структура социальных взаимосвязей. Далее, общественное положение короля соответствовало потребностям вовлеченных в эти взаимоотношения людей и групп. Наконец, еще одной и наименее важной причиной было то, что король собственной активностью привлекал эти силы к себе из социального поля. Все эти человеческие ресурсы, которыми мог располагать король, были так размещены в том, что сами современники называли «lа mecanique» [129], что они действовали как механизмы усиления возможностей короля. Иными словами, стоило только королю шевельнуть пальцем, сказать только слово — в социальном поле приходили в движение несравненно более значительные силы, чем приложенные им самим; таким образом, собственная энергия короля — все равно, была она велика или мала, — в самом деле в значительной мере высвобождалась.