Норберт Элиас - Придворное общество

Но, даже с этим существенным ограничением, можно сказать, что вышеупомянутое соответствие [134]между личностью короля и установками состоятельных слоев коренилось в этом тождестве важнейшей мотивации — мотивации престижем. Следует послушать самого короля, чтобы понять всю значимость именно этой мотивации [135]:

«Любовь к славе, безусловно, была для меня на первом месте. Пыл моего возраста и сильное стремление поднять мою репутацию дали мне огромное желание действовать. И теперь я осмеливаюсь сказать, что с тех пор, как я начал испытывать жажду славы, это было настолько тонким чувством, что уподоблялось самой нежной страсти. И в равной степени я колебался между желанием приблизиться и удалиться от него».

Король ведет войны, потому что титул завоевателя есть «благороднейший» и высочайший из всех титулов, потому что король и по своей функции, и по своему предназначению должен вести войны. «И если Людовик XIV заключает мир, то он хвалится тем, что отеческая любовь к подданным взяла верх над его „собственной славой“».

Слава была для короля тем же, чем для дворянина была его «честь». Но стремление приукрасить свое существование и его притязание на престиж превосходили силой и интенсивностью притязания всех прочих людей ровно в той мере, в какой его власть превосходила власть всех прочих людей. Потребность короля в том, чтобы не только осуществлять свою власть, но и постоянно демонстрировать ее (отчасти — в различных символических актах), непрестанно видеть ее отражение в триумфе над другими, в рабской покорности других — а именно это и есть «слава», — указывает в своей основе на силу тех социальных отношений, которые король должен был поддерживать в постоянном напряжении и которыми он должен был управлять с чрезвычайной бдительностью, если хотел сам осуществлять и сохранять свою власть.

Сильнейшее честолюбие и потребность в преображении собственного существования, которые, казалось бы, ставили его над всеми прочими и выделяли из их среды, в то же время налагали на короля цепи, которые крепко и неумолимо вовлекали его в водоворот социальных связей. Выше уже ставился вопрос о том, почему король связывал механизмом этикета и церемониала не только дворянство, но и себя самого. Как мы видим, идеалом для короля была возможность властвовать самому и одновременно каждым своим шагом представлять себя самого в качестве правителя, всем своим поведением репрезентировать власть. Понимание условий его самовластия и в то же время причин озабоченности его мыс лей и чувств обретением и сохранением престижа и саморепрезентацией в соответствии со своим рангом (короче говоря, идеалами придворно-аристократического общества, к которому он принадлежал) открывает путь к ответу на вопрос о связывавших короля обстоятельствах. Он не мог подчинить других людей церемониалу и требованиям этикета как средствам своего господства, не подчиняясь им в то же время сам.

Взаимозависимость людей и то состояние принуждения, которое они при этом испытывают, всегда находят себе одну из точек приложения в определенных общественно сформированных потребностях и идеалах. Но характер взаимосвязей между членами общества будет различным в зависимости от характера их социальных потребностей, которые, будучи обращенными на других людей, одновременно приводят к зависимости от них.

Уже было показано, каким образом потребность дворянства в престиже и социальной дистанции позволяла королю заставить это сословие быть частью придворных связей. Теперь же можно увидеть, как сила этого механизма в свою очередь оказывала принуждающее воздействие на короля: после смерти кардинала Мазарини он хотел править сам, держать все нити господства в своих руках и не делить славу и авторитет властителя ни с каким другим человеком Насколько сильное влияние оказывало на его установку положение его предшественника, видно, например, из того, что всю свою жизнь Людовик XIV твердо придерживался следующего положения: никогда не позволять духовному лицу входить в королевский совет. Он не хотел никому дать шанса стать вторым Ришелье. Может быть, самым трудным моментом в его жизни, с его собственной точки зрения, был тот, когда он после смерти Мазарини объявил, что не желает назначать нового «premier ministre», но хочет отныне править сам Позднее он сам говорил о своем дебюте в роли короля [136]:

«Без сомнения, предпочитая в своем сердце среди всех вещей в жизни высокую репутацию, я стремился ее приобрести. В то же время я понимал, что мои первые шаги в эту сторону могли как привести меня к ней, так и навсегда лишить меня надежды на ее приобретение».

Но, сделав этот шаг однажды, он стал пленником положения, при котором король не только властвует, но и правит; он был вынужден решать в обязательном порядке ту задачу, которую возложил на себя ради ее «высокой репутации». Отныне никто другой не смел и не мог помогать ему управлять его людьми и контролировать их. Что бы он ни делал, он не мог теперь мотивировать это своими прихотями или случайными встречами. Чтобы твердо держать в руках власть над своей страной, он был вынужден вместе с этой властью держать в руках и организовывать и себя самого. И так же как он старался выстроить свою страну, в частности свою ключевую группу (двор), в виде наиболее обозримой и предсказуемой организации, ему приходилось подчинять тщательно рассчитанному и обозримому порядку и свою собственную жизнь. Одно не имело смысла и не могло функционировать без другого.

Если бы королю противостояло «государство» как социальная структура, имеющая самостоятельный смысл и характер, то ему, наверное, оказалось бы возможно отделить и в собственной своей жизни деятельность, обращенную на государство, от той, которая относилась только к нему самому. Но поскольку государство как таковое не имело для него самостоятельного смысла и самоценности, поскольку в соответствии с нацеленностью на престиж в этой социальной машине фактически все было ориентировано на восприятие королевской жизни как подлинной и главной ценности, поскольку, в конечном счете, все: народ, двор и даже семья должны были служить возвышению короля — в жизни короля тоже не было разделения между государственным и частным актом. Он был повелителем, а следовательно, и смыслом целого, он властвовал в стране как отец семейства, а в семье — как отец страны. Поза короля, стремление и необходимость представать королем и репрезентировать свое собственное достоинство пронизывали, как уже было сказано, и самые приватные сферы его жизни. Его подъем утром, его отход ко сну, его любовная жизнь были столь же важными и до мелочей организованными актами, как, скажем, подписание государственного договора; все они в равной мере служили поддержанию его личного господства и его «репутации».