Норберт Элиас - Придворное общество

Соответственно, все большее множество людей устремлялись ко двору. Для переходного характера этой эпохи, когда только начинается освоение новых форм, возникших в ходе развития общества и государства, показательно, что, по крайней мере, в первой половине периода правления Франциска I не было вообще ни одного здания, достаточно просторного и в достаточно хорошем состоянии, чтобы вместить в себе растущий королевский двор. Материальное вместилище для этого растущего двора эпохи денежного хозяйства приходится снова и снова строить и расширять, пока, наконец, не появляется Версальский дворец — символ кульминации, но в то же время и начала застоя. Только его размеров оказывается достаточно для дальнейшего развития двора, и это весьма показательно для соответствия, обнаруживаемого между эволюцией королевского двора и общества в целом. Королевский двор является на этой ступени истории европейских стран центром их интеграции. Интеграционные задачи рано или поздно увеличиваются по мере роста функциональной дифференциации населения. Так рост королевского двора — с оговорками, касающимися специфического распределения власти в династических государствах, отражает в известной степени рост разделения труда в обществе.

Для положения двора в переходную эпоху характерно, кроме того, что люди, сбирающиеся здесь, хотя уже более непосредственно, чем раньше, живут в постоянной зависимости от короля, но по сути своей они все еще рыцари и воины, а не, как то будет позднее, придворные, временами отправляющиеся на войну. Эпоха полна войн и военных экспедиций, судьба людей в этих войнах переменчива — достаточно вспомнить хотя бы пленение Франциска I. А потому и в королевском дворе в это время всегда есть что-то от военного лагеря.

К этому присоединяется одно обстоятельство, также имеющее немалое значение: чем больше становится двор, тем труднее становится длительное время обеспечивать его провиантом в одном и том же месте.

Как известно, скоплением огромной группы потребителей при дворе правителей пытались объяснить возникновение раннекапиталистических крупных городов [152]. Но именно в этой связи обнаруживается, насколько при изучении общественных процессов объяснение того или иного факта одной-единственной причиной всегда останется неполным объяснением. Однолинейные связи «причина — следствие» недостаточны здесь как тип объяснения. Задача объяснения и здесь заключается в указании тех взаимозависимостей, благодаря которым развитие одного-единственного социального образования оказывается включенным в развитие круговорота функций общества в целом. Рост придворного слоя потребителей и с ним вместе — рост раннекапиталистического города не связаны какой-то самодостаточной причинной связью; оба они суть функции преобразования в структуре фигурации в целом. Только в связи с прогрессом оборота денег и товаров, в связи с распространением торговли, с коммерциализацией социального поля стало возможно длительное время удерживать большое множество людей в одном месте, одних окрестностей которого, естественно, не могло хватить для обеспечения пропитанием значительных масс потребителей. Кроме того, доходы землевладельцев должны были, прямо или косвенно, получить характер денежных рент, сам денежный оборот должен был приобрести определенные надежные формы, чтобы часть землевладельцев могла оторваться от своих поместий и надолго поселиться вдали от них, в городе, как особая потребительская группа. Иными словами, развитие придворного слоя потребителей было только частным процессом в рамках этого более широкого движения.

Далее, чем более единообразной становилась администрация, чем больше была та область, из которой король получал свои доходы, чем больше становились эти доходы с ростом коммерциализации и укреплением гражданского и военного государственного управления, тем больше могло стать и общество потребителей, живших и пользовавшихся, прямо или косвенно, доходами и имуществом короля; тем большую пользу извлекал из этого и тот город, куда, в конце концов, стекались со всего государства суммы, предназначенные для короля. Именно в этом контексте нужно понимать облик, который получил королевский двор в эту переходную эпоху. Вплоть до самого XVII века он еще был не очень прочно привязан к одному месту. Хотя Париж и был королевской столицей, но по значению с ним вполне могли соперничать другие города. Абсолютная централизация, складывание одного-единственного аристократического общества, а тем самым и формирование совершенно определенного типа человека как единственного образца и нормы только начинались. Королевский двор еще нередко переезжал [153]из одного замка в другой. На конях и мулах король, знатные господа, да и дамы со всей своей свитой кочевали с места на место. За ними следовала длинная вереница телег, повозок и слуг всякого рода; даже мебель, ковры, все столовые принадлежности и посуда сопровождали королевский двор в его странствованиях.

Таким образом, первое время артерии, которые связывают жизнь в провинции с жизнью при дворе, жизнь в деревне — с жизнью в городе, еще не гак сильно пережаты, как будет позднее, хотя и этот процесс уже начинает проявляться, по мере того как значительные части дворян устраиваются на жительство при дворе, более или менее постоянно удаляясь от своих земельных владений. Здесь происходит процесс дистанцирования. Но постоянное перемещение двора еще не позволяет этим дистанциям закрепиться.

Структура подразделений двора и придворных должностей уже в основных чертах совершенно та же, что позднее при Людовике XIV, хотя масштабы пока еще меньшие. Главный дворецкий (Grand Maitre d’Hôtel) осуществляет надзор за всеми службами королевского дома. Он, равно как и главный шталмейстер, главный спальник, главный кравчий и другие обладатели главных придворных должностей являются могущественными людьми не только при дворе, но и в королевстве. Насколько дворянство врастает при этом в домохозяйство короля, заметно прежде всего в том, что при Франциске I у короля и принцев крови возникает обыкновение держать в качестве прислуги, в том числе на более низких должностях например, в роли камердинеров, — лиц дворянского сословия [154]. Однако в эту эпоху все отношения еще более или менее подвижны, иерархия придворных не так стабильна, наследственный характер должностей не так выражен. Поэтому мобильность двора и воинский образ жизни оставляют не очень много простора для формирования жесткого общеобязательного этикета.

Но одна тенденция, имеющая особенное значение для последующего развития, со всей отчетливостью обозначилась уже при Франциске I. Дистанция, разделяющая тех людей, которые принадлежат ко двору, и тех, которые к нему не принадлежат, приобретает все большее значение в рамках социального поля. Чем сильнее утрачивают свое значение традиционные функции сюзерена, вассалов и рыцарей, обосновывавшие и поддерживавшие до сих пор дистанцию между дворянством и другими слоями, тем большую социальную значимость приобретает «принадлежность ко двору» как функция, служащая основанием дистанции и престижа [155]. Возникающая таким образом разделительная линия проходит и через само дворянское сословие. Одна часть старого дворянства попадает в новую аристократию, образующуюся на основании принадлежности ко двору, другая же часть не попадает. Одновременно ряду буржуа удается получить доступ в эту замыкающуюся новую группу и выдвинуться в ней. Так в эту эпоху совершается структурная перестройка дворянства на основе иного, чем прежде, принципа обособления и конституирования группы.