Пьер Шевалье - Генрих III. Шекспировский король

Герцог Алансонский хорошо подготовился к бегству. С приходом ночи он пришел в свою комнату, завернулся в плащ, закрыв нижнюю часть лица, и был препровожден в предместье Сен-Марсо к жене одного музыканта своего дома, муж которой был в тюрьме. Дом госпожи де Вомени — так звали эту женщину — имел два выхода: у одного из них ждала готовая к отъезду карета. Герцог прошел через дом и сел в карету, она сразу же уехала. Выехав за пределы города, герцог остановил карету в четверти лье от Парижа. там его ждал дворянин из его окружения. Франсуа вышел из кареты, пересел на коня и быстро (крылся из глаз. Через два лье его встретили Гитри, он же барон де Сен-Реми, и некоторые другие дворяне. Однако одно происшествие чуть не провалило успех предприятия. На небольшом расстоянии от Парижа им повстречались два королевских гвардейца. Удивленные скоростью, с которой к ним приближалась группа всадников, они проявили любопытство и узнали герцога. Франсуа понял это и приказал своим спутникам стрелять, так как по приезде в Лувр они могли вовремя предупредить короля. Один из гвардейцев был убит, другой потерял лошадь и добрался до Лувра с большим опозданием, избавившим от опасности герцога Алансонского. Он же продолжал путь, и ему сошло безнаказанным убийство королевского гвардейца. В 10 лье от Парижа, проследовав через Монфор-л'Амори, герцог насчитывал в своей свите от 300 до 400 всадников. Проскакав всю ночь, рано утром он прибыл к Дре. Муниципальные власти передали ему, что с небольшим сопровождением он может войти в город. У ворот он остановился, чтобы выслушать приветственные речи и подобающе ответить на них. Тем временем подошли его 300 сопровождающих. Увидев их рядом, герцог сменил тон, приказал буржуа удалиться и заявил, что обеспечит охрану города. Было 11 часов утра, когда он вошел в Дре, очень довольный собой, но так и не сумевший скрыть под своей небольшой черной бородкой следы притворного недовольства, заметного на всех его портретах. Впервые в жизни у него появилась возможность играть какую-то заметную роль, с которой король будет вынужден считаться. Так с бегством Монсеньора начинался новый период в правлении Генриха III. Он закончится с заключением мира в Болье (6 мая 1576 года), названного миром Монсеньора.

После Варфоломеевской ночи отъезд Монсеньора был самым важным событием. В одно мгновенье оказались смешаны все карты политической игры. В Лувре после короткого периода неуверенности умы людей оказались охвачены лихорадочной деятельностью, затем наступил упадок сил. Преследователи вернулись с тайным удовольствием от того, что не смогли поймать наследника престола. Генрих III лежал на своей кровати для отдыха и упрекал (справедливо) мать в такой серьезной политической ошибке. За два часа до того, как герцог покинул дворец, Дю Гаст, поставленный королем в известность о сообщении Мартиньона, посоветовал ему посадить герцога в Бастилию. Но королева-мать, по-прежнему стремящаяся к миру между братьями, отговорила его. На этот раз Екатерине изменила ее обычная осторожность. Она удрученно сидела на стуле и вместе с сыном являла зрелище подавленности.

Но пережив шок от «поведения» брага, Генрих III пришел в себя и приказал Луи де Гонзага настигнуть беглеца и по возможности арестовать его. В четверг вечером, 16 сентября, Невер сообщил из Сен-Клу, что ему необходимо узнать, куда направился герцог, в Дре или Шартр. Валясь с ног от усталости, он заканчивал письмо словами: «Я засыпаю». 17-го числа он писал из Эпернона, что Монсеньор с прошлого дня находится в Дре. Вместе с Мартиньоном и Дю Гастом Невер расположился в Шартре, с тем чтобы помешать принцу перейти на другой берег Луары. В тот же день король, узнавший о пребывании брата в Дре, приказал арестовать его. Но у Луи де Гонзага не было достаточно сил, чтобы исполнить свою миссию. 21-го числа он вернулся к герцогу де Монпансье и попросил его арестовать Монсеньора при переходе через реку, где его ждали Бюсси и Ля Ну. Недовольный двором Монпансье, хотя и командовал королевской армией, ничего для этого не сделал и даже воспрепятствовал намерениям герцога де Невера. Екатерина выехала на переговоры с герцогом Алансонским, а Генрих III в письме от 24 сентября приказал Луи де Гонзага приостановить преследование и оставить своих солдат в Шартре, поскольку теперь предстояло столкновение с мятежным принцем. Последний не преминул сообщить о своей позиции в заявлении от 18 сентября.

Этот текст был продолжением манифестов, которыми Конде в июле, Дамвиль в ноябре 1574 года заявляли о своей позиции. Принц, которому предстояло стать выдающимся главой Дела Евангелия, назвал себя «Франциском, сыном и братом короля, герцогом Алансонским и первым пэром Франции». Взывая к основным принципам, он констатировал, что «от соблюдения законов зависит судьба каждого королевства». А они оказались брошены в ноги «практически одним иностранцам», воспользовавшимся гражданскими войнами, чтобы повысить налоги и субсидии. Герцогу было известно, что народ больше выступал против различных налогов, составленных и предложенных итальянцами, нежели против религиозных преследований. Будучи в положении пленника, принц решил восстать, чтобы «взять в руки дело народа». Его целью было не посягательство на власть короля, а изгнание из королевства нарушителей общественного спокойствия, освобождение пленников, отмена налогов, сохранение старых законов, восстановление в правах знати и духовенства и установление во Франции доброго и стабильного мира.

Как всегда, чудесным лекарством, способным положить конец всем бедам, оказался созыв Генеральных Штатов. А пока второе лицо королевства, герцог Алансонский, брал «под свою защиту всех граждан, сторонников как одной, так и другой религии». Для осуществления своей декларации он призывал на помощь верноподданных и союзников короны. Короче говоря, он звал иностранцев из-за границы сразиться с иностранцами, находящимися на территории королевства. В общем, он обещал счастье для народа. Но нет ничего банальнее отказа от налоговой системы и ничего менее эффективного, чем обращение к Генеральным Штатам. Последние никогда не имели особой значимости, за исключением периодов ослабления королевской власти. Однако Генеральные Штаты умели парализовать деятельность правительства, которое очень быстро начинало мечтать, как бы избавиться от них. Трудно было найти что-либо более утопичное, чем желание передать дела на рассмотрение «святого и свободного совета». После провала собрания в Пуасси и заседания Совета 30-ти в 1563 году новый призыв к общему собранию, невозможному из-за ставшей радикальной оппозиции обеих конфессий, был пропагандистским трюком, все еще фигурировавшим в арсенале политиков до отречения Генриха IV.