Пьер Шевалье - Генрих III. Шекспировский король

Самым деликатным пунктом в манифесте Монсеньора был вопрос о свободе вероисповедания. Герцог объявил себя ее сторонником, однако чувствовал шаткость своего положения. В следующем месяце он послал своего представителя к папе, рассказал о предпринятых им шагах и заверил Рим в своей верности католицизму, то есть последовал примеру короля, когда тот искал поддержки реформатов. Григорий XIII не выразил какого-либо неудовольствия и в то же время отказался принять представителя короля, Поля де Фуа, рассматриваемого курией как еретика.

Заботясь о поддержке со стороны церкви, Монсеньор хотел обеспечить себе и помощь знатных дворян. В октябре он подтвердил королевское заявление 1571 года, дающее Лонгвилям, правителям Орлеана, титул принцев крови и право быть в свите членов королевского дома. Таким образом, лотарингские принцы были отодвинуты на одну ступеньку иерархии. Тем не менее позже герцог Алансонский все же попытался переманить герцога де Немура в свой лагерь. Его ответ заслуживает прочтения из-за мудрой доктрины, сформулированной в нем, беспощадно осуждающей любые гражданские войны: «Единственный путь порядочных людей этого бедного королевства — объединиться всем вместе, верно и преданно служа королю. Никогда и никто не мог безнаказанно сделать то, за что вы взялись, так как короли всегда сильнее».

Но в отличие от герцога де Немура многочисленные недовольные поспешили присоединиться к Монсеньору и предоставить ему необходимые средства. Как и предполагал Невер, Монсеньор хотел объединиться на берегах Луары с Бюсси и его анжевенцами, Ля Ну и жителями Пуату, Буренном и его лимузенцами. С такими силами он мог протянуть руку Дамвилю. Во всяком случае, требовалось время, чтобы собрать все эти войска и выждать благоприятного момента для начала военных операций, поэтому Монсеньор согласился начать переговоры с двором.

Покидая Париж, Монсеньор принял меры предосторожности и написал брату, объясняя свой неожиданный отъезд. В первом письме, полученном Генрихом III 17 сентября, он уверял, что его решение вызвано получением сведений о том, что его собираются заключить в Бастилию. 20 сентября он вновь пишет королю уже из Дре, выражая ему свою преданность и прося оставить его близких на свободе. Герцог понимал, что у него есть все причины для переговоров. Правительство тоже склонялось к ним, опасаясь, что бегство герцога послужит причиной для всеобщих волнений.

Как только королева-мать узнала, что ее сын находится в Дре, она поспешила к нему в сопровождении 50 дворян. А перед этим она побывала в Бастилии у Монморанси и попросила его написать Монсеньору. Однако Франсуа не торопился увидеться с матерью. Два месяца Екатерина была вынуждена лишь переписываться с ним. 22 сентября герцог сообщил матери, что с удовольствием встретится с ней на следующий день, и поэтому спешно покидает Дре, опасаясь быть захваченным герцогом де Невером. Несколько дней та и другая стороны делали вид, что договариваются о возможной встрече. Наконец, канцлер Монсеньора, епископ де Манд, разрешил сомнения своего господина. Поскольку Луи де Гонзага получил приказ Генриха оставаться на месте, герцог Алансонский предложил матери встретиться с ним в Шамборе 30-го числа. Королева прибыла туда вечером 29-го. Встреча произошла между этим замком и Блуа. Герцог приехал на коне, и как только увидел карету матери, сразу спешился, а Екатерина вышла из кареты. Франсуа бросился на колени, а мать подняла его, мешая слезы и поцелуи. Первый день прошел в проявлениях любви и взаимных протестах. Екатерина не гнушалась ничем, чтобы примирить своего последнего сына, и давала множество обещаний. Но Монсеньор прежде всего просил освобождения Франсуа де Монморанси, а для себя значительных преимуществ. 1 октября 1575 года Екатерина пишет Генриху III об уступках, на которые она была вынуждена пойти: «Я отдала ему Блуа, он хотел Ля Шарите». И в конце письма: «Когда я увидела это прекрасное место, я захотела увидеть здесь вас в добром мире, но без вас я с грустью думаю, что такое большое и прекрасное королевство находится в таком затруднении». Мысль о любимом сыне не оставляла ее. В конце своего письма от 26 сентября она пишет: «Простите меня, что я вам так свободно все рассказываю, ведь вы для меня все на свете».

Ведя переговоры с Монсеньором, Екатерина не забывала про Дамвиля. 2 октября она просила его прислать депутатов из Лангедока как можно скорее, чтобы заключить крепкий мир, и в постскриптуме, как о чем-то само собой разумеющемся, сообщала, что маршалы Монморанси и Коссэ на свободе и вернулись в свои владения. Их освободителем был Монсеньор. Он отказывался о чем-либо говорить до тех пор, пока Монморанси не будет выпущен. И королева-мать убедила короля это сделать. Однако она убеждала его сохранять предельную осторожность: «Он никогда не должен узнать, что вы смеялись над ним и Коссэ. Мне не хочется быть пророком, сравнивая его с герцогом де Де-Пон. По моим сведениям, наемники вернулись». Королева была хорошо информирована. 27 августа Меру писал из Страсбурга графу де Суссекс: «Мой брат Торе отправится через 8—10 дней с 2000 наемников, 500 хорошими французскими лошадьми и большим количеством аркебузиров, ожидая более быстрого продвижения моих войск и принца де Конде».

Торе перешел Мез. В Аттиньи-сюр-Эсн он узнал о бегстве герцога Алансонского, ускорил продвижение и 10 октября прибыл в Дорман, где молодой герцог де Гиз со своими 10 000 человек собирался помешать ему переправиться через Марну. Поражение наемников обернулось настоящим разгромом. Торе с несколькими всадниками удалось ускользнуть. Что касается победителя, то, преследуя одного наемника, он получил тот знаменитый шрам на лице, который будет стоить ему прозвища Балафрэ (Меченый). Однако не следовало слишком предаваться радости. Узнав о том, что Ля Ну и Туренн ведут войска на помощь герцогу Алансонскому, Екатерина попросила Генриха III решиться на мир или войну. 28 октября она пишет ему из Лот: «Я умоляю вас принять решение к утру четверга. Оно должно быть мудрым и подписанным вашей рукой. Это очень срочно. Молю Господа наставить вас на верный путь, так как решается судьба всего».

Один Дю Гаст был способен противостоять этим уговорам и убедить короля на сопротивление. Как мы видели, он уже советовал заключить в Бастилию герцога Алансонского, но этому воспрепятствовала Екатерина. На следующий день после победы при Дормане, ставшей исходной точкой карьеры Генриха де Гиза, для престижа короля требовалось предпринять какой-нибудь эффектный шаг.