Петр Еремеев - Арзамас-городок

Речка урочит, дорожка купца учит.

Денежка рубль бережет.

Арзамасский купец ста товарам цену знает.

Худо нажитое впрок не пойдет.

Не вдруг богатей, дольше проживешь.

Торгуй правдою, больше барыша будет.

Хороший купец и себя, и мир кормит.

Крепила арзамасскую семью и такая мудрость — памятка мужу, назидание жене и детям:

Муж — не сапог, с ноги не скинешь.

Жена — не рукавица, с руки не сбросишь.

Где любовь, там и Бог.

Красна пава перьями, а мужняя жена умной головой.

Обиходливой хозяйкой все в доме стоит.

Где грозно, там и розно.

На красивого глядеть хорошо, а с умным жить легко.

Малы детушки, что часты звездочки: и светят, и радуют.

Ласковое дитя две матки сосет.

Покорному дитяти все кстати.

Так и называли последние пятнадцать лет XIX века горожане — время горькое, неприбыточное. Волгой, невиданными доселе железными дорогами — все мимо, мимо поплыли　и покатили купеческие товары с юга, с восточных окраин… И разом прекратился прежде такой доходный извозный промысел, перестал Арзамас служить подторжьем Нижегородской ярмарки, убрали хозяева заезжих дворов зазывные елочки, исчез с базаров и оскудевших ярмарок приезжий торговый люд. Короче, арзамасцы только кормились, а денежку не наживали. В конце века, как рассказывали старожилы, запустение виделось во всем, лишь в базарные дни и оживал малость городок. Для приглядчивого приезжего только богатое убранство церквей и говорило о том, что Арзамас знавал куда лучшие дни.

С последней четверти века, в годы упадка, при общем оскудении, стал заметно меняться быт арзамасцев. Вот как об этом писал историк города Н. М. Щегольков:

«… В Гостином ряду более 20 лавок стояли пустые, в Мучном ряду также около 10 лавок никем не были заарендованы. Лавочная торговля шла самым плачевным образом. Местные торговцы беднели, разорялись. Многие природные арзамасцы в поисках куска хлеба разъехались по другим городам и остались там навсегда.

Особенно грустна была судьба мальчиков из небогатых мещанских семей… Не успеет мальчик окончить городское училище, лет 12-ти, пока не перерос, везут его на Нижегородскую ярмарку, мать или тетка ходит с ним там по номерам и предлагает каждому встречному: „Не надо ли вам мальчика?“ И отдавали мальчиков куда попало: некогда было разбирать, к хорошему человеку или нет, к солидной фирме или к эксплуататору… Увозили из Арзамаса ежегодно не менее полусотни таких мальчиков. И куда только их не заносила судьба…

При скудной наживе арзамасцам было уже не до построек: за эти лихие годы в Арзамасе не выстроено ни одного хорошего дома.

Внешнему разрушению соответствовала и бедная внутренняя обстановка. Только в одежде арзамасцы обоего пола продолжали тянуться за модой, все свои заработанные деньжонки употребляли на щегольство и внешний блеск, стараясь этим как-нибудь обмануть друг друга… При недостатках средств все, что оставалось ценного после предков, пошло на продажу: старинные жемчуги, золотые вещи, национальные костюмы, столовое серебро… все это сошло с рук. Один богатый житель Выездной слободы вздумал купить старинный женский национальный костюм, но такового уже не нашлось во всей Выездной ни за какую цену, все уже было продано… Офени-вязниковцы, покупатели старинных вещей, то и дело ездили в Арзамас, точно на ярмарку, скупали за бесценок старинные вещи и наживались…»

Первой жертвой лихолетья стала нравственность горожан. Падали «нравы» в среде наемных рабочих кожевенных и кошмовальных заводов, обедневших мастеровых, иных мещан. Объявилось пьянство, социальное озлобление.

Воспрял Арзамас, опять впрягся в работу с 1901–1902 годов, когда ветка железной дороги наконец-то соединила его с губернским центром, когда доставка сырья и отправка готовых изделий стала дешевле. Вот с этой поры арзамасцы особо осознали старую поговорку: Нижний — Арзамасу брат ближний…

Как и повсеместно в стародавние времена, арзамасцы рано ложились спать. В начале XIX века зимой городок часов в восемь вечера уже затихал.

Зато памятуя, что ранняя пташка носок прочищает, а поздняя только глаза продирает, еще затемно поднимался ремесленный человек. Так, кожевники трудились уже с полуночи.

Завтракать садились на свету и тут же ложились «досыпать» часа на полтора-два.

Торговые люди вставали попозже — часа в четыре и торопились в свои лавки, растворы — продажу начинали при огне. В такую рань спешили на базар иные арзамасские кружевницы, кто не отваживались выносить на люди днем свои не всегда доброкачественные рукоделия. Знать, не случайно их кружева так и назывались «путанка».

Обедали горожане обыкновенно в двенадцать.

Ужинали рано. Для тех, кто домовничал, был позволителен легкий паужин.

… В будние дни без нужды особой к соседям, даже и к родным старались не ходить, не беспокоить, не скрадывать у людей дорогое рабочее время. Все такое оставлялось на воскресенье и праздничные дни, которые всегда так ждали.

Неторопливость существования уездных городков, своя ритмика жизни. согласованная со сменой годовых циклов: зимы, весны, лета и осени. извечная разумность суточного круга — все это, освященное православной духовностью, выверенными во времени отчими традициями, создавало благотворную устойчивость народного бытия.

Арзамас во все времена оставался благочинным, ревнивым к православной вере, к храму Божьему.

Качнул застоявшуюся за ночь тишину благовест с соборной колокольни, и тотчас семнадцать других колоколен откликнулись со всех сторон. Этот мягкий утренний звон сливался в единый настойчивый зов, и каждый в нем слышал свое сокровенное, тащенное к душе.

… Чисто одетые горожане, медленно поспешая, идут в свои приходские храмы.

В конце обедни, когда поется «Тебе поем» или в просторечьи «Достойно есть» — звонят в колокол. Услышит звон та из женщин, что оставалась дома исполнять кухонный черед, поспешно поднимала себя с лавки, заботилась: «Отслужили обедню, пора вынимать пироги из печи, сейчас придут наши». Тихо посмеивалась: «Теперь, поди-ка, всяк догадался, что проголодался».

Хозяйка отнимает заслонку в печи и лицо ее опахнул дразнящий запах разварных щей, жирный дух подрумяненных пирогов и упревшей каши…

И на целый день воскресный семья в добром сытом настрое. Готова и гостей принять, и самим дойти до родни или соседей.

Воскресенье — душе возвышенье!

А вот день канцелярского служилого.

Распорядок дня чиновного рано не беспокоил. Все начиналось с утреннего чая в 8 часов, его подавала чаще кухарка. Разумеется, к чаю полагалась холодная закуска.