Петр Еремеев - Арзамас-городок

На сцене клуба в спектаклях впервые увидели арзамасцы свою любимую талантливую актрису и красавицу Елену Николаевну Судьину.

Это уж в наше время стало просто, при всеобщей-то грамотности… А прежде, а в старину — затруднительно. Как составить то же прошение, коли не осчастливлен грамотой. А потом надо же знать к кому обращаться, по какому ведомству бумага пойдет.

Сыскался в Арзамасе для простых селян хороший человек. За глаза звали его: площадной дьяк. Служил он псаломщиком в Троицкой церкви, а жил-то на улице Малой. Бывало, отслужит в храме и идет в базарный день на Благовещенскую площадь. Его уже выглядывают, ждут. После сидит псаломщик в трактире за столом, рядом с ним пристроился просьбеиный мужичок. Выложит он, Медведев, из кожаной сумы бумагу. отвинтит у старинной медной чернильницы медную же закрывашку, достанет стило и начинает писать со слов того сосредоточенного мужичка.

Брал Петр Медведев за свой письменный труд двадцать копеек. Ну. само-собой, от предложенной рюмочки не отказывался, однако не злоупотреблял.

Ловок был писать деловые бумаги площадной писарь! Иной раз так убедительно изложит, так словом-то проймет, что тот мужичок, прослушав «себя», чистую слезу обронит, а то и грудь колесом выпятит — знай наших!. Помогал, прямо скажем, много помогал людям народный заступник. Частенько в своем городу у уездного начальства, а то и в столице дело решалось к той радости мужицкой.

Любили Петра Медведева городские ребятишки. Идет он домой, подчас, не совсем твердой походкой. Обступят малые, гвалт веселый поднимут, а он их и жалует дешевыми лампасейками в сахаре. Иногда расчувствуется, расцелует иного малого в темечко и еще конфетку даст. Махнет рукой.

— Кыш, ребятки, голые пятки!

У него восторженная детская душа — это уж точно!

Многие ли всю жизнь ребятишкам отдают… А вот Николай Александрович Зайков отдавал. Жил он на Ильинской прежде улице. Частенько видели его за городом: все ходил, что-то высматривал.

— Ты чево, Николай Александрович?

— Глинку, хорошую глинку ищу! Я же глиномял…

Намнет глины мастер и начинает лепить самые разные детские игрушки, свистульки.

Еще до революции, когда на Ивановских буграх детская ярмарка в Семик устраивалась, стоял Зайков со своими изделиями.

И — дешево, и — мило!

Что же предлагал ребяткам Николай Александрович. Работал он и с гипсом. И на торговом его столе красовались яркие разного рода свистульки, зайчики, куклы, копилки…

И по зимам помнил мастер о городской ребятне. Вместе с женой Еленой Ивановной пекли из муки «сладкие» игрушки: петушков, солдатиков, коровок, рыбок — мало ли на кого руки разохотятся в работе.

Помнится Николай Александрович по двадцатым годам, работал он и в Отечественную войну для мальчишек и девчонок. В последнее время на Мытном к радости детворы сиживала со своими изделиями уже одна Елена Ивановна…

Долго в Арзамасе жило старое слово «деульшик», что, согласно словарю, означает: есть со вкусом, вкушать, наслаждаясь.

Наслаждал, что и говорить, Николай Александрович арзамасскую детвору — вечная ему память!

Прежних травников уважали.

Во второй половине прошлого века Иван Александрович Володин лавочку с травами держал — это против каланчи, против прежнего магистрата. Травником слыл умным, хорошо знал что полезное для человека растет на лугу, в лесу. Подсказывал, как варить наставы из лечебных трав.

Его чаще видели летом за городом. Все-то он с кошелкой, а в той кошелке разные травы.

Встретишься невзначай, поднимет он лицо — глаза ласковые, чистые.

— Все ищешь, Иван Алексеевич?

— Каждая травка в своем местечке растет, вот и хожу на встречу…

В Выездном он жил, Моторов, и всяк знал его. Да и у арзамасцев лекарь на слуху. Многих на ноги ставил. Ведь к нему даже из Москвы приезжали. Он даже из-за границы травы выписывал.

Поприжали Моторова в революцию, как сказывали. Пришли с обыском, отобрали у Ивана Алексеевича старинный лечебник и травник. Книги унесли, а лекаря припугнули: не по науке лечишь, смотри-и…

Пользовал Моторов и домашний скот. Добрая лошадь у Бебешиных захромала, и ветеринар не помог, а выездновский травник поднял ее на ноги — дивились люди…

В мире, что в море — много всякого. Много и людей всяких. В «полгоре», в Гостином ряду, торговал бакалейщик Никитин Павел Пафнутьич.

Небазарные дни скучные — в лавках покупателей негусто, и их степенства от безделья занимались кто чем: играли в шашки, перекидывались в картишки, листали иллюстрированные журналы, а кто «в окно смотрел да мух давил»…

Проживал в городе набеглый босяк, грузчик, который и подрабатывал у торговцев Гостиного ряда. Крепыш, волосом черен, лицом дик. Имя его мало кто знал.

Как-то засиделись у Никитина купцы и пало хозяину лавки в голову позабавить торгашей. Повелел Павел Пафнутьич кликнуть босяка. Сыскался, пришел мужик, стал у притолоки. Никитин к нему с ласковой приманкой в голосе:

Видел тебя в Обжорном ряду — здоров ты за столом… Мы вот тут поспорили… Я и говорю, что ты полпуда пряников «лапши» съешь и не пикнешь… Пари я держал, братец, не обмани моих ожиданий…

Босяк кивнул.

— Съем хоть што!

— А воды только ковш дам…

— А боле и не надоть!

Нелишне сказать о «лапше», теперь-то о ней уж никто и не помнит. Выпекались сии пряники из очень крутого теста, правда, сдабривались изюмом В желудке эта самая лапшичка очень разбухала, то и ценилась за «сытность». Ну, взвесили пряники, воды ковш набрали, посадили босяка в сторонку, стали наблюдать. И ведь умял, съел ставленное мужик!

Выиграл пари Никитин. Позабавил босяк купчиков-голубчиков. Что с ним сталось? А вышел из лавки, пал на тротуар и проспал сутки без просыпа. После проснулся, зашел к Никитину, да и лыбится:

— Сытен чужой обед, да жаль, только на одни сутки…

И Павел Пафнутьич заулыбался.

— Нако-сь на бутылку, на закусь, не посрамил ты меня! С той поры и стали звать того босяка прожорой…

Ходил у нас по городу один одяжка.

Иной раз, как мало подадут, растрепанный, явно с укором к базарному люду, тряхнет холщовой сумкой на лямке и закричит зло:

— Сумка-котомка, что в тебе тонко?!

Зашел как-то на Мытный пьяненький, ноги колесом — веселый. И заблажил ором:

— Что так, Степушка?

— Кы-ык што! Раньше жил в своей деревне и много ли мало имел все-то боялся пожару. А т-теперь-ша! Ни кражи, ни пропажи, ни пожара мне, ни печного жара…