Андрей Чернякевич - БНР. Триумф побежденных

.

Научные рецензенты:

В. В. Швед, доктор исторических наук, профессор

В. В. Ляховский, кандидат исторических наук, доцент

Посвящается памяти моего учителя, профессора Ивана Ивановича Ковкеля

Скорее всего, еще не успев раскрыть книгу, будущие читатели уже разделились на тех, для кого первостепенное значение имеет вопрос — почему она написана не по-белорусски, и тех, кто просто интересуется избранной темой. Не берусь судить, кого окажется больше, но в том, что этот упрек прозвучит, не сомневаюсь. В истории создания Белорусской Народной Республики выбор языка сыграл определяющую роль. Он же в какой-то мере и предрешил ее судьбу.

Нобелевский лауреат Чеслав Милош спустя много лет признавался, что белорусы остаются для него загадкой:

«Огромная территория, населенная все время угнетаемой массой, говорящей на языке, который можно определить как мост между польским и русским, с национальным самосознанием, являвшим самый поздний продукт националистических движений в Европе, с грамматикой, составленной только в XX веке. Здесь мы сталкиваемся с неустойчивостью каждого определения, любой дефиниции…»

Уже изначально основной проблемой формирования белорусского национального движения было выяснение определяющих национальных черт. При этом понятие «белорус» свободно перемещалось от языковой идентификации к религиозной и далее — в сферу социальную. Уничтожив первые ростки национального, едва начавшие появляться среди местных элит, Российская империя косвенно повлияла на характер будущего белорусского самосознания. Даже географически «Белая Русь» нашла себя не сразу. Это именно имперские ученые положили начало формированию представления о Беларуси, пока само это название не закрепилось неофициально почти за всеми губерниями так называемого Северо-Западного края. Экономическая политика царских властей привела к тому, что в Москве и Петербурге накануне Первой мировой войны этнических белорусов проживало больше, чем в любом из городов на территории самого края: перепись 1897 г. насчитала в Минске всего 8,2 тыс. белорусов, тогда как в Москве их было 16 тыс., а в Петербурге — 66,5 тыс. Не удивительно, что сама Беларусь представлялась как «микромир отсталого аграрного общества последнего периода царской империи».

Постепенно складывался образ народа, начисто лишенного каких-либо созидательных качеств. Энциклопедия Брокгауза и Ефрона утверждала:

«Психические и бытовые особенности белорусского крестьянства могут быть рассматриваемы как результат его исторических судеб. Окруженные сильными народностями и тем прикрепленные к своей скудной территории, белорусы не развили предприимчивого колонизаторского и промышленного духа малороссийского племени, утверждавшего свой быт в постоянной борьбе с кочевниками. Рано развившееся крепостное право, отдавшее белорусского крестьянина во власть помещика, прикрепило его к земле, замкнуло его в круговорот своего примитивного хозяйства, результатом чего явились апатичность, отсутствие предприимчивости и другие отрицательные черты…»

Для первых авторов, писавших на белорусском языке, он был лишь стилизацией народной речи, в каком-то смысле только еще более закреплявшей ее «плебейский» характер. Не случайно, услышав стихи своего друга Франтишка Богушевича, польская писательница Элиза Ожешко тут же захотела узнать, поймут ли их крестьяне из окрестностей Гродно, а Мария Богданович, мать будущего национального поэта, жаловалась в одном из писем после возвращения из деревни в город:

«Вот только плохо, что [дети] стали говорить по-белорусски и иногда такое словечко выпалят, что хоть сквозь землю провались».

Но именно необходимость в буквальном смысле найти общий язык между широкими крестьянскими массами и просвещенными сословиями во многом предопределила возникновение белорусского национального движения. Едва ли не впервые белорусский язык был использован как инструмент пропаганды во время восстания 1863 г. А уже спустя несколько лет в недрах российских университетов зарождаются нелегальные кружки студентов, члены которых условились разговаривать между собой только по-белорусски.

Примечательна история возникновения белорусского социалистического кружка в… Бутырской тюрьме из числа арестованных активных участников студенческих волнений. Только оказавшись здесь и услышав, как другие заключенные поют песни на своих языках, белорусские студенты осознали собственное место среди иных национальностей. Одновременно молодые радикалы Адам Гуринович, Мариан Абрамович, Наполеон Чарноцкий, Антон Левицкий (Ядвигин Ш.) обратились к идее автономии края. [1] Идея автономии Беларуси в составе федерации народов России, «как равной с равными», впервые прозвучала во время правления Александра III. Инициатива исходила от кружка киевских студентов «Коммуна могилевцев» и белорусской фракции «Народной воли» в Санкт-Петербурге, состоявшей из членов бывшего витебского студенческого землячества Хаима-Израэль Ратнера, Александра Марченко, Станислава Настюшко-Буйницкого. В феврале 1884 г. белорусские народовольцы издают подпольный листок на русском языке «Гоман», в котором фактически впервые прозвучала идея существования самостоятельной белорусской нации. Именно на страницах «Гомана» впервые появился лозунг «Беларусь должна быть для белорусов». Правда, понимание «белорусскости» при этом строилось на социальных началах, чем-то вроде гражданской нации. «Белорусскому проекту» изначально в большой степени были присущи политические черты. «Гомановцы» открыто заявляли, что развитие белорусского языка — это забота будущего, чем отделяли себя от «любителей белорусскости», которым только еще предстояло появиться. Сами они видели себя в границах формулы «белорусы-революционеры-социалисты».

Свой «белорусский акцент» имела и минская группа, состоявшая из выпускников различных российских университетов. Один из таких выпускников — Александр Слупский, сотрудничавший с редакцией местного «Минского листка», благодаря чему в газете регулярно публиковались материалы на историческую тематику. На ее страницах двадцатилетний Митрофан Довнар-Запольский печатает цикл статей, посвященных прошлому Беларуси. Фактически вся эволюция дореволюционной белорусской политической мысли укладывается в промежуток между двумя его работами: очерком «Белорусская свадьба и свадебные песни», увидевшим свет в 1888 г., и появившейся тридцать лет спустя брошюрой «Основы государственности Беларуси».