Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Заключение Косцюшки с секретарем и двумя адъютантами и шестерых, взятых при Суворове, кроме опасения смуты были вызваны желанием открыть связь польской революции с французской, главные её пружины вообще и варшавских апрельских событий в частности. Таково направление допросов арестованным. Из ответов видно, что между революциями не было ничего общего. Польская была порождена событиями последнего 25-летия. Ближайшая её цель заключалась в восстановлении конституции 3 мая. Варшавская резня родилась оттуда же, и так как была следствием взрыва страстей, то и отличалась жестокостью и зверством. Инсурекционная Польша не имела представителей при иностранных дворах, она была совершенно изолирована. Правительство её не состояло в сношениях с Францией, что служило постоянной темой жалоб ультрареволюционной партии. Ниспровержение религии, дворянства, духовенства не входило в программу правительства Косцюшки. Террор во Франции, наводил на Косцюшку ужас. Инсурекционный акт гарантировал права собственности каждого; универсалы Косцюшки отнюдь не уничтожали помещичьих привилегий, а только уменьшали на время войны размер крестьянских повинностей. Верховный совет состоял из дворян, мещане только замещали их с совещательным голосом. Это было даже шагом назад, потому что до 28 мая 1794 в Варшаве был совет пополам из дворян и мещан, с одинаковым правом голоса. Преобразование этого совета Косцюшкой вызвало в народе недовольство. На демократические тенденции инсурекционное правительство смотрело как на наиболее опасные. "Мы и без того могли легко склонить на нашу сторону мещанина и крестьянина. Они в просвещении весьма отстали. Облегчить несколько их жребий было совершенно достаточно, и не было никакой нужды давать им полную вольность и равенство, которых они не могут понимать, а тем паче благоразумно ими пользоваться", говорится в показании одного из коноводов революции.

Шляхетская Польша осталась нетронутой, её задача не имела ничего общего с Францией. Этому как будто противоречат факты: народные волнения с самосудом, якобинский клуб, громогласно выражаемые сочувствия Франции, нахождение во главе правительства и армии таких людей, как Колонтай, Ясинский и Зайончек. Но это только доказывает, что были и последователи французских революционных принципов ; под их влиянием и происходили временами уличные беспорядки и злодейства.

Но подобные взрывы сдерживались и наказывались правительством: за уличный мятеж, когда чернь перевешала несколько человек из русской партии, Косцюшко велел арестовать и заковать в кандалы 400 человек и семерых повесил. Но все-таки анархические эпизоды в Варшаве напоминали ужасы французской революции, они устрашали соседние правительства и окрашивали польскую инсурекцию в не принадлежащий ей цвет. Этому содействовала и внезапность взрыва, смелость, с которою он был произведен, и быстрое распространение революции по краю. В признаках этих усматривали обдуманность, зрелое приготовление, хорошо организованный и доведенный до конца заговор. На самом деле было противоположное. Заговор существовал, но далеко не обнимал всех польских областей, и многие выдающиеся лица отказались в нем принять участие. Взрыв произошел раньше, чем вожаки рассчитывали, когда много не было готово. Предполагалось выждать войны России с Турцией, когда часть русских войск будет выведена из Польши.

Таким образом, начало революции и войны было необдуманное и неподготовленное. Одни действовали очертя голову, скользя по наклонной плоскости, без возможности остановиться, другие, по удачному выражению Косцюшкина секретаря Немцевича, "принимали призраки за надежды, а надежды за действительность".

Прошел год мирной деятельности Суворова в завоеванной Польше. К акту окончательного раздела, подписанному Россией и Австрией, присоединилась наконец и Пруссия. Предстояло выводить войска Суворова, но передать Варшаву Пруссии должны были не раньше, чем Пруссаки сдадут австрийцам Краков и другие отходящие к Австрии по акту земли, остававшиеся еще в их руках. Сдачу Варшавы и вывод русских войск в пределы империи, приказано было Суворову передать Дерфельдену, а самому ехать в Петербург.

Расставшись с женой в 1784, Суворов поместил 9-летнюю дочь в Петербурге, в надежные руки Софьи Ивановны де Лафон, начальницы Смольного монастыря. Началась его переписка с любимой Наташей, но первые письма не сохранились. Потом он был в Петербурге, и лишь в конце 1786 разлучился с ней на долгий срок. К 1787 относится начало дошедшей до нас переписки Суворова с Суворочкой, переписки, так хорошо очерчивающей отца и сделавшей дочь известностью.

Суворов постоянно делился с дочерью известиями о победах, беседовал с ней и о других предметах, подделываясь, даже слишком, к уровню ребяческого понимания Наташи. В своих недлинных письмах он любил рассыпать нравоучительные сентенции и разного рода наставления. О жене, Наташиной матери, не упоминал никогда. После кинбурнской победы, оправившись от ран, он пишет: "Будь благочестива, благонравна, почитай свою матушку, Софью Ивановну, или она тебе выдерет уши да посадит за сухарик с водицей...... У нас драки были сильнее, нежели вы деретесь за волосы; а как вправду потанцовали, - в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили; насилу часов через восемь отпустили с театра в камеру... Как же весело на Черном море, на лимане: везде поют лебеди, утки, кулики, по полям жаворонки, синички, лисички, а в воде стерляди, осетры - пропасть!" В следующем письме читаем: "Милая моя Суворочка, письмо твое получил, ты меня так утешила, что я по обычаю моему от утехи заплакал. Кто-то тебя, мой друг, учит такому красному слогу... Куда бы я, матушка, посмотрел теперь тебя в белом платье! Как-то ты растешь? Как увидимся, не забудь мне рассказать какую-нибудь приятную историю о твоих великих мужах древности. Поклонись от меня сестрицам (монастыркам); Божие благословение с тобою". К исторической теме, которую как видно затрагивала Суворочка, писавшая вообще складно (несомненно под диктовку), Суворов возвращается и в следующих письмах. "Рад я с тобою говорить о старых и новых героях; лишь научи меня, чтоб я им последовал. Ай-да Суворочка, здравствуй душа моя в белом платье (в старшем классе), носи на здоровье, рости велика. Уж теперь-то, Наташа, какой у них (турок) по ночам вой: собачки воют волками, коровы охают, волки блеют, козы ревут... Они так около нас, очень много, на таких превеликих лодках, шесты большие к облакам, полотны на них на версту. На иной лодке их больше, чем у вас во всем Смольном мух - красненькие, зелененькие, синенькие, серенькие; ружья у них такие большие, как камера, где ты спишь с сестрицами". Продолжая угощать свою Суворочку или сестрицу, как он ее называл, подобными детскими описаниями, в 1788 году ей сообщает: "В Ильин и на другой день мы были в refectoire с турками; ай-да ох, как же мы подчивались! Играли, бросали свинцовым большим горохом да железными кеглями в твою голову величины; у нас были такие длинные булавки да ножницы кривые и прямые, рука не попадайся, тотчас отрежут, хоть и голову... Кончилось иллюминацией, фейерверком... Турки ушли ой далеко, Богу молиться по своему; больше нет ничего. Прости душа моя, Христос Спаситель с тобою".