Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Все родственники Суворова чаяли от него разных благ и кто как мог, старались на него действовать в своих интересах. Он служил для них источником протекции, и даже одно его имя, помимо его воли, делало судьбу к ним благосклонной. Главный из них по влиянию на Суворова, Хвостов, хотя недалеко еще продвинулся, но это произошло от неблагоприятных обстоятельств и вознаградилось позже. Родственники Суворова с некоторыми из его приближенных образуют вокруг него сферу, где происходит борьба самолюбий и личных интересов, но это искусно от него маскируется, ибо действуют люди, подробно его изучившие. В Тульчине повторяется то же, что было раньше, только крупнее, так как Суворов недавно поднялся на новую ступень и потому искателями и эксплуататорами оценивался дороже прежнего.

Старший из князей Горчаковых, племянников Суворова, пишет Хвостову из Тульчина длинное письмо, ярко освещающее сферу, окружавшую его дядю. Описывая свое прибытие в Тульчин и радостное чувство, с которым встретил его Суворов, князь Алексей Горчаков объясняет это тем, что Суворову не перед кем было срывать сердце и изливать свою желчь по поводу разных неприятностей и недоразумений. Передавая затем смысл своих с ним разговоров, Горчаков сообщает, что причиной некоторых неприятностей он признает дежурного генерала Арсеньева, что дал почувствовать дяде. "С Зубовыми у нас совершенный разрыв", продолжает Горчаков, "так по малой мере с ним (Суворовым) сохраним союз, а паче не дозволим восторжествовать тем, которые хотят нас от него удалить. Он совершенно отступился от дочери и, что важнее, от зятя, не говорит больше о своем сыне и считает тебя и меня своими единственными близкими людьми". Горчаков впрочем усматривает тут одни слова и им не верит, но решается остаться при дяде и "терпеть все мерзости, покуда сил достанет". Арсеньев, имевший большое влияние на Суворова, желает Горчакову зла и находится с ним в отношениях дипломатических. Мандрыкин смотрит туда же, но не слишком к Суворову близок. Тищенко черен по натуре, служит Арсеньеву послушным орудием, однако любезен. Прошка "нас всех обожает и передает мне все, что происходит во внутренних покоях". Горчаков беседует с Суворовым ежедневно, часа по два наедине, "но дело не подвигается; впрочем, никакого нового любимца нет и все идет по прежнему, т.е. из него делают, что хотят". Идет речь, чтобы сестер Горчакова сделать фрейлинами. Суворов согласен действовать, но окольными путями, однако обещал каждой из них по 300 душ при выходе замуж. "Но это все одни слова. Ежели нужны какие письма отсюда его именем, наставь меня. О себе скажу - я не генерал и Бог знает когда им буду; я без деревень и Бог знает когда их получу". Суворов затеял устроить его женитьбу, но он не соглашается, пока не получит генеральского чина. "Если случится, что пошлют против французов Ферзена, как тут толкуют, я хотел бы отправиться с ним; пожалуйста устрой это, потому что нужно же искать счастья где-нибудь. Дядя этим немного оскорбится, но если при нем ничего нельзя выиграть, то надо приискивать ресурсы инде". В заключение Горчаков просит передать свое письмо на прочтение брату и сестре, "ради их научения".

Можно добавить, что племянник, прослужив 7 или 8 лет до бригадира, в следующие 3 года получил два генеральские чина без выдающихся заслуг.

Он говорит Хвостову, что оба они "служат Суворову прибежищем в дурных обстоятельствах и что на него, дядю, не действуют никакие резоны, когда идет дело о нем самом и его эгоизме". А страницей раньше пишет, что "Внушил дяде по партикулярным делам держаться Перекусихиной и Зотова, которые ему доброжелательствуют" и с его согласия отправил к Хвостову письмо на имя Марьи Савишны, прося именем Суворова посредничества в назначении сестер фрейлинами. Суворов счел нужным подкрепить просьбу: "Осталось у меня нечаянно давних драгоценных варшавских венгерских три бутылочки: две Марье Савишне, одну Захару Константиновичу; при обязанности моей просите, чтобы на здоровье пили".

Суворов действительно был погружен в себя, часто забывал о других, не видя их интересов из-за собственных, но упрекать его в этом имел право не всякий. Князь Алексей Горчаков был вообще не дурной человек; другие поступали еще более беззастенчиво.

Суворов, почти всегда бережливый, даже скупой, был и в этом отношении своеобразным. В последние годы встречаем широкую щедрость наряду чуть не со скаредностью. Сестре, Олешевой, он платил 1,000 руб. пенсии, вероятно за уход за дочерью до выхода замуж. Была у него бедная родственница, девица Евпраксия Федоровна Раевская; Суворов обещал ей на приданое 6,000 руб. В Тульчине проживал французский эмигрант, принятый в русскую службу майором; он очень хворал, нуждался в деньгах и в уходе, и не мог выписать свою жену по крайней бедности. Суворов просил Императрицу через Безбородко о пожаловании ему пенсии, дал от себя 500 руб. на дорогу жене и хотел назначить 300 руб. ежегодного пособия.

Дежурный генерал Арсеньев, состоявший при Суворове не так давно, был болен чахоткой и осенью 1796 умер, оставив вдову с сиротами и 60,000 руб. долгу. Суворов назначил вдове 40,000 руб. единовременно, но с уплатою в несколько сроков, о чем и вошел в переписку с Хвостовым. Не имея свободных денег, он решил выдать Арсеньевой деньги, подлежавшие уплате Зубовым. Нигде прямо не говорится, но похоже, что Зубовы по смерти их отца Александра Николаевича, сумели привлечь Суворова к складчине на уплату оставленных покойным долгов. На долю Суворова причлось внести 60,000 руб. Хвостов разверстал эту сумму на 4 года, но ни одного взноса еще не было сделано. Желая пособить Арсеньевой, Суворов, по своим отношениям к Зубовым, решил, что платить им не следует. Доводы его основаны на том, что от Зубовых он ничего хорошего не видел; они богаты, а Вера Ивановна Арсеньева бедна, причем разбирается каждый из Зубовых в отдельности, и лучше всех оказывается граф Дмитрий, наименее известный. Суворов говорит как бы в оправдание: "Я не денежник, счет в них мало знаю, кроме казенных. Не хочу быть ослом или шутом Зубовых". "Что мне нужды до долга их отца? Я повинен был только приданым". Об Арсеньевой Суворов пишет, что 20,000 рублей своего долга она должна выплатить сама, соблюдая экономию; если же не в силах будет, то он пожалуй и их возьмет на себя, вместо уплаты Зубовым, и обещает устроить в службе её 15-летнего сына. Но натянутость доводов остается все-таки очевидной; Суворов не может этого не видеть и пишет в записке: "Это правда, ежели особливо в графе Н. Зубове буянства не приметится, то предпочитая Веру Ивановну, должен я им вперед о 4 раз 15,000; слово мое держать, поелику Бог пособит". На этом дело было кончено, но Арсеньева получила только 10,000 рублей, которые были выплачены немедленно.