Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Имя Суворова было священным для русской армии. Не все под его началом служили, но все его знали, и для всякого он был предметом восторженного поклонения. Громко гремело это знаменитое имя во всей России; катастрофа еще усилила к нему симпатии и сочувствие, кроме разве высших служебных слоев, где группировались его завистники и враги. Тягостное впечатление от удаления Суворова от дел явно не высказывалось, ибо в ту пору неудовольствия и страха прятали даже неудовольствие и страх. В гробовом молчании была принята и весть о ссылке Суворова, до кого она только дошла; многие не знали, а расспрашивать и разузнавать было опасно. В высшем обществе или молчали, или находили образ действия Государя по отношению к Суворову слишком милостивым; в войсках и низших слоях тяжесть вины возлагали на его врагов и новых людей, пользовавшихся доверенностью Государя с нечестными и непатриотическими побуждениями. Офицеры Преображенского полка, с трудом вынося начальство Аракчеева, говорили своим многочисленным родным и знакомым, что "гатчинский капрал" был главным виновником опалы Суворова.

Между армейскими офицерами в Смоленской губернии, сильно развилось неудовольствие на резкие меры и преобразования вообще и на оскорбление Суворова в особенности. По доносу одного из гатчинцев было назначено следствие, которое ничего серьезного не открыло, хотя хотели замешать в дело имя Суворова, но безуспешно. Следствие прекратили, однако не всем удалось отделаться одним страхом, и знаменитый впоследствии Ермолов был сослан в Кострому. На юге воспоминание о нем жило самое свежее. Солдаты не знали, где он, здоров ли, даже жив ли, но каждый вечер, приходя в сборные избы за получением приказаний толковали о нем и творили по нем молитву.

Выехав из Тульчина в Кобрин в конце марта, Суворов знакомился с имением, которого еще не видел. Кобринское имение почти втрое превышало все прочие поместья Суворова. По документу числилось 6927 душ, а по донесению подполковника Корицкого, производившего прием, оказалось 8,087. Краткое пребывание его в Кобрине не оставило по себе почти ничего, достойного замечания. Житье его было скрашено приятной новостью: дочь разрешилась от бремени сыном Александром. По собственному признанию Суворова, "он дрожал от радости", и послал дочери письмо: "Наташа, привези графа Александра Николаевича ко мне, а он пусть о том же попросит своего батюшку, твоего мужчину".

Приехали в Кобрин те 18 офицеров, которым он предложил оставить службу. Кроме них в Кобрине находился подполковник Корицкий, кажется, с самого приема этого имения, что не мешало ему считаться на действительной службе. В ожидании указов об отставке Суворов, еще состоя на службе, снабдил их временными паспортами, с которыми они в Кобрин и приехали. Надел их деревнями еще не состоялся, но Суворов снабдил их письмом на владение крестьянами с землею и угодьями, от 25 до 100 душ на каждого. Эти "партикулярные письма" не имели силы законного обязательства до предъявления в судебном месте и занесения в протокольную книгу с подписью Суворова.

Корицкий получил документ от Суворова годом раньше, на деревню Хабовичи с 120 душ. Есть основание полагать, что Суворов просил (или хотел просить) покойную Государыню пожаловать Корицкому небольшую деревню, руководясь примером, когда Екатерина по подобному ходатайству пожаловала правителю его канцелярии, подполковнику Курису имение в нескольких десятках верст от Одессы. Но на этот раз ходатайство почему-то не состоялось или не имело успеха, и Суворов отблагодарил Корицкого из собственных средств. Документ был не окончательный, а "до дания формальной крепости". Получил 100 душ в кобринском имении и Мандрыкин.

В Кобрине не было ни Мандрыкина, ни Тищенки, ни Куриса. Первые двое были отчислены от Суворова высочайшим приказом еще 30 января, с переводом в гарнизонные полки Риги и Оренбурга, и истребованы в Петербург, где преданы суду по делу Вронского. Куриса встречаем последний раз при Суворове в Варшаве; затем он перешел на какую-то другую службу и во время кончины Суворова находился на Урале.

22 апреля приехал в Кобрин коллежский асессор Николев и предъявил Суворову высочайшее повеление: "Ехать вам в Кобрин или другое местопребывание Суворова, откуда его привезть в боровицкие его деревни, где и препоручить Вындомскому (боровицкому городничему), а в случае надобности требовать помощи от всякого начальства". Это поразило не только Суворова, но и отставных офицеров, положение которых не было еще обеспечено и не определилось. Их обуял страх, и Корицкий, сообщая Хвостову об отъезде Суворова, пишет, что находится "всякую минуту в ужасе, ожидая жребия, подобно случившегося с Мандрыкиным и Тищенко". Офицеры успели однако принять кое-какие меры в свое обеспечение. Данные им Суворовым "партикулярные письма" они предъявили в кобринском суде, с занесением в протокольную книгу на польском языке. Всем делом орудовал Корицкий, но для поднесения Суворову к подписи удобного момента не нашел; поступая же без соображения обстоятельств и минуты, можно было все испортить. Теперь, с отбытием Суворова, следовало действовать немедленно. По закону засвидетельствование подписью должно совершаться в суде; высылка книги на дом допускалась только в случае болезни лица, от которого подпись требовалась. Сговорившись с кем следует, Корицкий истребовал протокольную книгу на дом Суворову 23 апреля утром; привез ее кобринский регент Воротынецкий. Когда Суворову надо было уже садиться в экипаж, в 10 часов утра, Корицкий взял у него протокольную книгу, раскрыл статью с партикулярными письмами офицерам на законное утверждение прав на землю, и подал Суворову. Суворов подписал.

Отъезд был до того внезапен и неожидан, что не взяты даже бриллианты стоимостью в 300,000 рублей и другие ценные вещи. Не успели и снабдить Суворова деньгами, и он занял у Корицкого 1,000 рублей.

Только со сменой Суворова Беклешовым начались преобразования в Екатеринославской дивизии. Можно представить, какой гнев это вызвало в Павле.

Кобрин олицетворял собою опалу, а Кончанск - и опалу, и ссылку.

Село Кончанское, Боровицкого уезда Новгородской губернии лежит верстах в сорока от Боровичей и во времена Суворова, принадлежало к разряду местностей, которые называют медвежьими углами. Оно окружено озерами, болотами и лесами; рыболовство однако не процветало. Лесу было много, но строевого очень мало. Каменистая и песчаная земля не отличалась плодородием. В вотчине, состоящей из Сопинской и Кривинской волостей, жили пашней и покосами, разводимыми по расчищенному кустарнику и жженым лесным порослям; нанимались также на барки. Промыслов почти никаких не знали. Пчеловодство не существовало, в округе насчитывалось два-три улья. Не отличаясь зажиточностью, Суворовские крестьяне не были и бедны; в эту пору они довольно легко платили оброку по 5 рублей в год и не несли натуральных повинностей, кроме села Кончанского, где рубили и ставили дрова для надобностей господской усадьбы, да наряжали иногда подводы в Москву и Петербург.