Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Вотчина Суворова в 1000 душ мужского пола была полузабытым уголком. С лишком 20 лет перед тем она составляла предмет внимания и забот Василия Ивановича Суворова, который наезжал сюда и живал тут часто, особенно вскоре после покупки, но с его смертью все изменилось. Александр Васильевич Суворов, занятый службой и честолюбивыми задачами, не жил тут никогда, в первый раз посетил свою вотчину через 9 лет после смерти отца и бывал в ней редко, случайно. Двухэтажный помещичий дом ветшал; сад, разведенный в 1784 году на десятине, разрастался медленно и содержался небрежно; господская усадьба имела унылый вид; даже построенная А. В. Суворовым в конце сада маленькая деревянная церковь, во имя св. Александра Невского, старилась и своим неизящным очертанием вторила общему угрюмому, нежилому виду.

Сюда-то внезапно прибыл 5 мая Суворов, после 12-ти дневного пути по весенней распутице. Исполнив свое поручение, Николев передал его под присмотр боровицкому городничему Вындомскому и уехал.

Обязанность эта была делом не только неприятным, но и трудным. Сочувствие, которым пользовался в русском обществе Суворов, заранее окрашивало его опальную судьбу в цвет мученичества, а роли надсмотрщиков придавало значение крайне незавидное. Характер Суворова грозил им большими неудобствами в положении, которое создалось. Все это понимал боровицкий городничий, премиер-майор Алексей Львович Вындомский, но отказаться от поручения не мог. Ему было дано повеление "иметь за Суворовым бдительный надзор и смотреть, чтобы он никуда не отлучался". Надо полагать, он был человек гибкий и ловкий, потому что сумел удержаться в хороших с Суворовым отношениях, даже больше, ибо Суворов писал Хвостову: "Иногда мне больше себя жаль честного человека, здешнего городничего Алексея Львовича Вындомского, при мне страждущего".

Офицеры, приехавшие по приглашению Суворова в Кобрин, остались там; к ним присоединилось в разное время еще несколько. Вероятно они, подобно Корицкому, чуяли над собою беду, но подав в отставку и переселившись в Кобрин, зашли так далеко, что оставалось только ждать. Прождали они недолго: 20 мая приехал Николев, арестовал их всех и повез в Киев, где они были посажены в крепость. Затем последовало высочайшее повеление, на имя тогдашнего киевского военного губернатора графа И. Салтыкова, о производстве дознания относительно намерений и замыслов этих офицеров. Салтыков допросил их и донес, что они ничего не знают и никаких особых намерений не имели, что они "были заблуждены" обещаниями Суворова - жить на свободе и владеть деревнями. По мнению Салтыкова, их незачем было возвращать на службу, кроме Капустянского, который жил "в сем скопище без паспорта и всякого вида", а потому отправлен в полк и посажен под арест. Ответом Государя было повеление: Салтыкову поступить с арестованными по своему усмотрению. Салтыков распустил их по домам, кроме капитана Капустянского, бывшего под арестом в полку, и полковника Борщова, высланного в свой полк, в Омск. С прочих взята подписка, что они без ведома губернатора не будут отлучаться из мест жительства и по первому зову обязуются явиться куда будет приказано. Из них майор Антинг поехал в Петербург к своему семейству, а майор Грессер и ротмистр князь Четвертинский просились вновь на службу. Ответом было высочайшее повеление от 5 августа, об исключении из службы Антинга, Грессера и князя Четвертинского и о том, чтобы местное гражданское начальство имело наблюдение за сношениями Борщова и Капустянского. От того же числа последовало повеление петербургскому коменданту - иметь за Антингом всегдашнее наблюдение, а новгородскому губернатору Митусову написано собственноручно: "Имейте смотрение, чтобы исключенные из службы майоры Антинг, Грессер и ротмистр князь Четвертинский, и подобные им свиты Суворова, не имели никакого сношения с живущим в Новгородской губернии бывшим фельдмаршалом графом Суворовым".

Кроме этих лиц и Корицкого, остальные вернулись в Кобрин после 2-месячного отсутствия и поселились по-прежнему в помещичьем доме; Корицкий проехал в свою полтавскую деревню, чтобы "опамятоваться и придти в себя". Так кончилась вторая часть кобринского эпизода и началась третья, иного характера, продолжавшаяся даже после смерти Суворова.

В июле месяце приехали к Суворову дорогие гости - сын, дочь и внук. Он послал в Петербург письмо с нарочным (значит, присмотр Вындомского был тогда не очень бдителен), за разными поручениями, в том числе к дочери. Она была в Петербурге без мужа, который по службе безотлучно проживал в Павловске. Весть о ссылке отца поразила ее, и она написала ему письмо: "Все, что скажет сердце мое - молить Всевышнего о продолжении дней ваших при спокойствии душевном. Мы здоровы с братом и сыном, просим благословения вашего. Необходимое для вас послано при записке к Прокофью. Желание мое непременное - скорее вас видеть; о сем Бога прошу, он наш покровитель. Цалую ваши ручки". Возможность посетить отца представилась ей не тотчас: требовалось разрешение Государя, а для получения его - удобный момент; может были и другие препятствия. Через месяц графиня Зубова была уже в Кончанском вместе с братом, сыном, родственницей Евпраксией Раевской, воспитателем брата майором Сионом и его женой. Кончанское помещение для такого числа гостей было тесно и неудобно. Суворов поехал за 45 верст в свою деревню Каменку осмотреть тамошний дом, но дом оказался еще хуже, остались в Кончанске. Здесь провел он два месяца в своей семье, и это время усладило горечь его положения. "Графа Николая Александровича обнимаю", писал он Хвостову, "как руки и ноги графа Александра Николаевича (внука) и наслаждаюсь с его любезною Наташей. Провидению я предан, служу небесному Богу и верен богу земному".

Донесения о Суворове составлялись и отправлялись от Вындомского к Митусову еженедельно и представлялись генерал-прокурору Куракину. Из них видно, что Суворов постоянно жаловался на дурное здоровье, и приезд детей подкрепил его только временно. Его заботило зимнее и даже осеннее время, так как жить в Кончанском доме в холод или ненастье решительно было нельзя. Он решил переехать за 45 верст в село Ровное, к свойственнице своей Ольге Александровне Жеребцовой (рожденной Зубовой). Майора Сиона он отправил в Кобрин за брильянтами и другими вещами, которые хотел хранить здесь, в нашем лесистом, малолюдном крае, а их будет слишком на 300,000 рублей. Можно ли ему это разрешить? Приезжали евреи для расчетов по поставке из кобринских деревень провианта в казну, но до него не были допущены. Государь приказал: в Ровное переселиться можно, хранить при себе брильянты тоже; но подтверждается строгое наблюдение за его поведением и образом жизни.