Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Это ни к чему не привело, и Суворову оставалось только платить. Хвостов просил Митусова обождать взысканием, пока деньги будут собраны, но в октябре последовало из военной коллегии вторичное, строжайшее требование, так что приходилось налагать секвестр на часть боровицкого имения. Хвостов сбился кое-как с деньгами и заплатил.

Слова Суворова сбылись: в октябре заявлена новая жалоба, и по ней повелено: деньги, употребленные умершим полковником Шиллингом по словесному приказанию Суворова на продовольствие полка взыскать с Суворова. Позже приказано дополнительно: деньги, израсходованные в том же Низовском мушкетерском полку из офицерских и церковных сумм на ту же потребность, взыскать с него же, что составляло в итоге 4,232 рубля. Суворов писал Хвостову, но также бесполезно: взыскания обращены на доходы с кобринского имения, и строго подтверждено не затягивать исполнение.

В декабре состоялось высочайшее повеление о новом взыскании. В последнюю войну войска Суворова проходили через Брест-Литовский. Здесь был сложен в сарае поташ, а в плотах на р. Буг был корабельный лес - то и другое сплавлялось к Данцигу. Суворов приказал приставить к амбару и плотам караул и велел потом бригадиру Дивову эту военную добычу продать. Купил один еврей и получил от Дивова удостоверение на бумаге в том, что лес и поташ действительно ему проданы, а деньги за них получены. Цифра полученных денег не была в расписке обозначена, и продажная цена осталась неизвестной. Вероятно она была ниже 700 червонцев, потому что еврей перепродал лес и поташ другому именно за эту сумму. В июне 1797 бывший литовский подстолий, граф Ворцель, подал прошение, объясняя, что лес и поташ принадлежали ему, стоили 5628 червонцев, и просил взыскать убыток с Суворова, как главнокомандующего. Надо заметить, что Ворцель был по горло в долгах, кредиторы его становились настойчивее, и подав им надежду на уплату, он получил хоть временную передышку. Прошение он написал в общих выражениях и цифру претензии не подкрепил ничем. Должно быть это кидалось в глаза, потому что приказано Репнину выяснить обстоятельства. Репнин употребил на это немало времени, а разъяснял очень не многое; приведенное выше изложение дела есть результат не только Репнинского исследования, но и розысков Суворовского управляющего, Красовского, который собирал справки в Данциге, Варшаве и других местах, и добыл копию с расписки Дивова. Не был спрошен даже Дивов, хотя все дело на нем. Черный год Суворова взял верх, и в декабре приказано взыскать с него 5628 червонцев (по тогдашнему курсу около 28.000 рублей бумажных), опять без предварительного его спроса о справедливости принесенной на него жалобы.

Суворов указывал на корыстолюбивое побуждение просителя, на то, что жалоба принесена через 2 1/2 года не без причины, что главнокомандующий не может быть ответственным за каждого подчиненного, что истина не разъяснена дознанием, что разница между 5628 и 700 червонцами слишком разительна, что если Ворцель и справедливо показывал, то виновен Дивов, а не Суворов. Он забыл подробности этого дела и даже не мог припомнить, куда девались вырученные за лес и поташ деньги. Для обеспечения взыскания на кобринское имение наложен секвестр.

Аппетит хищников на чужое добро разгорался, и в январе 1798 бывших польских войск майор Выгановский подал прошение о взыскании с Суворова 36,000 рублей за опустошение и истребление во время последней войны его имения. Польский генерал Сераковский, ретируясь через Крупчицы, навлек на местечко и на стоявший за ним дом Выгановского огонь русской артиллерии. От гранат пострадало местечко и сгорел дом. Уже этого изложения достаточно, чтобы убедиться в нелепости иска Выгановского. "Я не зажигатель и не разбойник", говорит Суворов и ставит вопрос прямо: "война или мир?" От наложения на него взыскания удержались, но жалоба Выгановского нелепою не признана и кобринскому суду приказано провести расследование. Оказалось, что не только крупчицкий дом, но и все имение Выгановского не стоит 36.000 рублей; что за год до революции оно было заложено владельцем в 6000 червонцев; что дом был деревянный, ветхий и стоял совершенно пустой, без мебели. Расследование продолжалось около года и ко взысканию с Суворова не привело, но Суворов считал его возможным, так как и предыдущие претензии признавал не многим основательнее. Поэтому иск Выгановского, подобно другим, сильно его беспокоил и раздражал; лишь притерпевшись ко всему и убедившись в своем бессилии против этого, он махнул рукой и нашел в себе самом утешение. "В несчастном случае - бриллианты", пишет он: "Я их заслужил, Бог дал, Бог и возьмет и опять дать может".

Все взыскания были безапелляционные, и лишь в конце 1798, когда было уже поздно, Суворов смог подать в первый раз голос в защиту своей чести и собственности. Опровержения, приведенные выше, он излагал в частной переписке, да и то под зорким взглядом надсмотрщиков, перехватывавших корреспонденцию.

Кроме описанных официальных вымогательств, Суворов сделался предметом нападений в том же отношении и с других сторон. Какой-то купец пишет ему из Москвы, что полтора года назад Суворовским именем комиссионеры сторговали дом, но задатку не дали, а он уничтожил ситцевую в доме фабрику, не пускает жильцов и вообще несет большие убытки. В октябре прибыл к нему нарочный от давно забытой жены, с письмом. Варвара Ивановна пишет, что крайность принуждает ее сделать этот шаг: она в бедности, живет у брата, который весь в долгу и продает теперь свой дом, так что ей придется скитаться по чужим углам. "Тринадцать лет вас (пишет ему то ты, то вы) не беспокоила, воспитывала нашего сына в страхе Божием, внушала почтение, повиновение, послушание, привязанность и все сердечные чувства к родителям, надеясь, что Бог приклонит и ваше к добру расположенное сердце к вашему рождению; что вы, видя детей ваших, вспомните и про их несчастную мать". "В разные годы получала разную малую пенсию" и вошла в долги до 22,000 рублей, "развяжите душу мою, прикажите дочери нашей меня, несчастную мать, знать, как Богом узаконено". Письмо написано складно, очевидно составляла его не Варвара Ивановна; о пенсии сказано не совсем верно, потому что с разлуки Варваре Ивановне выдавалось ежегодно по 1200 р., а потом по 3000. Суворов отправил посланного, не видав его и приказав передать жене, что он сам много должен, а потому помочь ей теперь не в состоянии, но в будущем постарается. Вскоре он написал Хвостову: "Я ведаю, что графиня Варвара Ивановна много должна, но мне сие постороннее".

Николев донес Куракину о просьбе Варвары Ивановны и об ответе Суворова. Повелено: сообщить графине Суворовой, что может обратиться к генерал-прокурору.