Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Австрия с Пруссией подписали договор, по которому Австрия отказывалась от участия в войне с Турцией, обязывалась немедленно заключить перемирие и начать переговоры о мире. Тотчас же был отправлен курьер к принцу Кобургскому с приказами, которые положили конец всем наступательным замыслам. Теперь предстояло обеспечить безопасность корпуса Суворова, выдвинувшегося далеко вперед; по приказанию Потемкина он стал отходить и остановился в Максимени, наблюдая за дунайскими низовьями.

С искренним чувством простились Суворов и принц Кобургский; особенно горевал последний. Недавно еще писал он Суворову во время его похода: "Приходите только в решительный момент с двумя кареями и 500 казаками, я вам дам остальное, и мои войска будут непобедимы" .

С выходом Австрии из союза положение России изменилось не существенно, потому что удалось заключить мир со шведским королем Густавом. В то же время адмирал Ушаков одержал над турецким флотом решительную победу близ Гаджибея, и Потемкин счел наконец возможным начать действия против визиря. Суворов, страдавший в это время лихорадкой, очень обрадовался. "Ах, батюшка Григорий Александрович, вы оживляете меня", писал он 3 сентября Потемкину. Некоторые историки утверждают, что Суворов подал Потемкину совет касательно последующих военных операций: "Гребной флот должен овладеть дунайскими устьями, взять Тульчу и Исакчу, вместе с сухопутными войсками покорить Измаил и Браилов и навести трепет на Систово". Потемкин так и поступил; впрочем, ничего другого не оставалось, ибо русские могли действовать только от моря до Серета, против Добруджи, согласно статье перемирия Австрии с Турцией.

Два отряда назначались для действия на нижнем Дунае. С помощью гребной флотилии они должны были завладеть всеми турецкими укреплениями, уничтожить речные неприятельские суда и очистить низовья Дуная с прибрежьями. Большая часть этой задачи была исполнена без особенных усилий; к концу ноября небольшие крепости Килия, Тульча и Исакча находились в руках русских, турецкие гребные флотилии были истреблены. Оставалась грозная твердыня - Измаил.

Измаил был важнейшею турецкой крепостью на Дунае. Расположенный на левом берегу Килийского рукава, на плоской косе, спускающейся к реке крутым обрывом, Измаил был сильно укреплен в последнее время французскими инженерами и служил туркам главным опорным пунктом. Он имел вид прямоугольного треугольника; главный вал, длиною до 6 верст, представлял ломаную линию с 7 бастионами и множеством исходящих и входящих углов. Один из бастионов был каменный, другой также обшит камнем и с двумя каменными башнями на плечевых углах; остальные верки земляные. Крепостной вал имел высоту 3-4 сажени, ров до 6 сажен ширины и до 4 глубины. Не было ни внешних укреплений, ни прикрытого пути, кроме двух фосбрей в разных местах. Со стороны реки фронт состоял всего из одной неоконченной насыпи, так как отсюда турки не ожидали нападения, рассчитывая на свою флотилию, и только в виду опасности стали воздвигать тут батареи. На валганге сухопутных фронтов стояло больше 200 орудий разного калибра. В крепость вели четверо ворот.

После взятия Килии 18 октября, генерал Гудович обложил Измаил с сухого пути; затем прибыл туда отряд генерал-лейтенанта Потемкина. Войска расположились полукругом в 4 верстах от крепостных верков. Гудовича сменил генерал-поручик Самойлов; общего командования не было, время проходило в совещаниях, колебаниях, спорах. Подошла флотилия генерал-майора де-Рибаса; на большой дунайский остров Чатал против крепости, были высажены войска и началось возведение батарей. Рибас был деятельнее своих сухопутных товарищей; он нанес туркам много вреда, но не мог добиться ничего существенного без содействия сухопутных войск. Между тем ему надо было торопиться: наступала зима, а флотилию поджидал Суворов для действия против Галаца. Рибас писал ему, что не потеряет ни минуты и тронется в путь тотчас, как только освободится, и "жаждет поступить под начальство героя для новых подвигов".

Наступило сырое и холодное время; при большой скудости в продовольствии и топливе в войсках стали развиваться болезни, а колебание и бездействие начальников произвели деморализующее влияние. Из переписки участников осады видно, что шла слабая бомбардировка с наивной надеждой - не сдастся ли крепость; что Рибас даже посылал измаильскому паше подобное предложение, но тот отвечал, что не видит, чего бы ему бояться. Войска держали настороже из опасения вылазок и не раздевались на ночь; из продовольствия нельзя было ничего достать, кроме говядины, да и ту с большим трудом; у Потемкина, командовавшего одним из осадных корпусов, стол накрывался на 8 приборов, а сыты могли быть только двое.

Собрался военный совет; он признал успех штурма сомнительным и дорогостоящим, и советовал применить блокаду, так как у гарнизона имеется пропитания всего на 1 1/2 месяца, о чем решили доложить главнокомандующему. Из некоторых документов можно заключить, что постановление совета или существовало только в проекте, или было изменено на совершенное освобождение Измаила с возвращением войск на зимние квартиры. По крайней мере Рибас, хотя и не разделявший взглядов сухопутных генералов, собирался плыть к Суворову под Галац. В письме его от 27 ноября читаем, что продовольствия у него только до 10 декабря, и надо бы выждать еще три дня для получения запаса, но он предпочитает идти к Суворову и сегодня вечером поднимает якоря.

Дело однако устроилось иначе. Окончить кампанию взятием нескольких неважных крепостей, в виду тогдашних политических обстоятельств, было большой ошибкой. Потемкин это понимал и потому решился прибегнуть к последнему средству - послать под Измаил Суворова. Решение снять осаду крепости тогда еще до него не дошло, но он предчувствовал возможность такого исхода, и 25 ноября послал Суворову предписание. Он писал, что турецкая флотилия под Измаилом почти вся истреблена. "Остается предпринять на овладение города, для чего ваше сиятельство извольте поспешить туда для принятия всех частей в вашу команду". В тот же день он послал другое письмо: "Моя надежда на Бога и на вашу храбрость, поспеши мой милостивый друг... Много там равночинных генералов, а из того выходит всегда некоторый род сейма нерешительного. Огляди все и распоряди и, помоляся Богу, предпринимайте". Через день или два Потемкин получил донесение из-под Измаила о принятом там решении на счет снятия осады, и 29 ноября вновь пишет Суворову, но уже не так решительно: тяжесть задачи и ответственности начинает его устрашать. Он говорит, что Гудович, Потемкин и Рибас решили отступить прежде: "Предоставляю вашему сиятельству поступать тут по лучшему вашему усмотрению, продолжением ли предприятия на Измаил, или оставлением оного" .