Женщины-легенды

В Египте Германик распорядился открыть хлебные склады, чтобы облегчить тяготы голода его жителям. Но он не знал, что уже давно существовал тайный запрет посещать кому-либо из римской знати без разрешения самого императора эту хлебную житницу империи. Такой запрет наложил еще Август, опасавшийся, что любой узурпатор, захватив Египет, может вызвать трудности с продовольствием в самом Риме. Получив известие о пребывании Германика в Египте, Тиберий пришел в крайнее раздражение и приказал отменить все его распоряжения. Правда, одновременно Германику было предоставлено право триумфа в Риме, и там уже возвели арку с изображением будущего триумфатора, которую он так и не увидел…

Возвращаясь из Египта, Германик узнал об отмене своих распоряжений. Виновником этого он счел Гнея Пизона. Конфликт достиг апогея, когда Германик заболел в Антиохии. В своем доме Агриппина не раз с ужасом натыкалась на подброшенные кем-то зловонные останки человеческих тел — предметы вредоносной порчи. Она была убеждена, что это козни Пизона. Германик наконец отстранил Пизона от управления Сирией, но здоровье продолжало ухудшаться.

В предчувствии близкой кончины Германик обратился к друзьям с просьбой отомстить за его гибель коварным Пизону и Планцине, а рыдавшую жену уговаривал стойко перенести удар судьбы и не вступать в конфликты с Тиберием, который, возможно, и является главным виновником его гибели. В октябре 19 года в возрасте 34 лет Германик умер…

Толпы антиохийцев пришли прощаться с Германиком, обнаженное тело которого было выставлено на городском форуме для сожжения. Обезумевшая от горя Агриппина безутешно рыдала, крепко прижимая к себе своих плачущих сирот. Она не хотела слушать никаких соболезнований, никаких славословий в честь умершего…

Взвилось вверх пламя погребального костра, и вот от ее Германика остался лишь пепел… Предстоял скорбный путь в Рим. Агриппина, прижав к груди урну с пеплом, поднялась на корабль…

Путь этого корабля казался ей путешествием через реку забвения в подземном Орке… Потухшими глазами, в которых уже не могло появиться слез, она неотрывно вглядывалась в последнее вместилище того, кто был для нее самым дорогим на свете. Он — мертв, но Агриппина не могла поверить в это… В затуманенном от горя сознании всплывали сцены их триумфа в Риме: красивый и сильный Германик в пурпурной одежде, с лавровым венком на голове, стоящий на великолепной, колеснице, движущейся впереди его воинов… Восторг зрителей, их восхищение триумфатором и ею, верной его спутницей, с их милыми детьми… Груды добычи, толпы пленных, тяжелая поступь легионеров…

А вот он возвращается в лагерь на Рейне: высокий, сильный, в латах, сидя на белом коне. Он улыбается, и улыбка его кажется ей светлее тех ночных факелов, которые горят, вспыхивая и дымясь в сыром воздухе, у колен этого всадника, единственного для нее в этой быстротечной жизни. В сполохах пламени огней что-то кричат встречающие, но она, не слыша их, идет в ночном мраке к свету факелов, туда, куда ведет ее зовущий взгляд мужа… «Это ты, мой Германик!» — и сильные его руки подхватывают женщину, и их слившиеся уста и объятия кладут конец той ужасной тревоге, что испытывала она, оставаясь одна в тягостных муках ожидания. Искры факелов в причудливой игре взлетают и гаснут у крупа боевого коня, тот, не привыкший к людской радости, тревожно всхрапывает, пытаясь подняться на дыбы, но воины крепко держат его за поводья, и в могучих руках его всадника Агриппина чувствует себя невесомой пушинкой… «Моя, моя», — шепчут губы этого прекрасного наездника, и терпкие запахи кожи его доспехов, пропитанных тлетворным воздухом болотных топей, сквозь которые он сумел пройти, не могут оторвать ее от того, кто принадлежит ей, и только ей… Встревоженный конь несет их к палатке, туда, где, не дождавшись отца, тихо посапывают их милые крошки…

Но он мертв, нет его счастливой улыбки, и никогда больше его крепкие руки не обхватят ее… Он уже в пути к загробному Орку. Он один, Германик, был ее счастьем, всем тем, что могут дать богини судьбы женщине…

В своем траурном плавании флотилия Агриппины неожиданно встретилась с кораблями Пизона. Тот, едва скрывая радость по поводу смерти Германика, который изгнал его в Рим, направлялся обратно в Сирию. Спутники Агриппины схватились за оружие, то же сделали и люди Пизона, но дело закончилось лишь взаимной перебранкой. Агриппина была безразлична к этому — горе отняло у нее все силы.

Наконец показался Брундизий. Здесь Агриппине предстояло ступить на родную для нее и Германика землю… Она еще не знала, что в Риме, когда было получено известие о смерти ее мужа, воцарился глубокий траур. В отчаянии и гневе люди забрасывали камнями храмы богов, не сумевших защитить их любимца, то тут, то там на улицах валялись выброшенные из домов изображения богов-хранителей домашнего очага… Повсюду слышались горестные стенания…

Толпы народа устремились к Брундизию встретить прах Германика. Здесь были и друзья, и воины великого полководца, и множество других людей, никогда не видевших, но любивших его. Тиберий прислал для почетной охраны две когорты гвардейцев.

Агриппина, держа в руках погребальную урну, едва сумела сойти с корабля. Ступив на землю, она остановилась, не в силах двинуться дальше по этой земле, по которой ступал ее Германик. Она отрешенно уставилась в землю перед собой. Сзади заплакал маленький Гай… Многоголосый стон раздался над толпой. К Агриппине подскочили трибуны и, взяв из ее рук урну, понесли сквозь расступающуюся толпу. Печальное шествие двинулось в долгий путь от Брундизия к Риму. По дороге к нему присоединялись все новые и новые люди. Шли в нем сенаторы, всадники, лишь Тиберий и его мать Ливия не приняли участия в этой процессии. Похороны Герма-ника были пышными. В тот день все улицы Рима заполнили люди, на Марсовом поле выстроились в боевом вооружении воины; пылали факелы… Горестные причитания по Германику перемежались в толпе заверениями в любви к его вдове и сиротам. Останки Германика были погребены в мавзолее Августа… Два месяца длился этот великий траур.

Тиберий позаботился о невиданных почестях в память об умершем. Но народ требовал суда над убийцами Германика. Пизон, к тому времени потерпевший неудачу в попытке вернуть себе Сирию, прибыл вместе с женой в Рим. Тиберий вынужден был вынести дело Пизона на рассмотрение сената. Собравшаяся перед местом заседания толпа требовала казни Гнея Пизона, крича, что он все равно не выйдет живым, даже если сенаторы его оправдают. Пизон обвинялся в разложении войск в провинции, в насаждении на должности там негодных людей, в неподчинении Германику. Но факт отравления доказан не был. Коварная Планцина, видя, что дела мужа плохи, сумела найти себе защитницу в лице Ливии, не любившей Агриппину. Покинутый женой и окруженный всеобщей ненавистью, Пизон покончил с собой, не дожидаясь решения суда. Через десять лет, после смерти своей покровительницы, так же вынуждена будет поступить и Планцина…