Михаил Алексеев - Военная разведка России от Рюрика до Николая II. Книга 1

По возвращении из тыла противника агенты на день — на два размещались все вместе в особой фанзе. Отлучаться далеко им было запрещено и никто из посторонних китайцев к ним не допускался. Все эти мероприятия объяснялись заботой об их безопасности. Опрос агента никогда не производился в присутствии постороннего китайца или другого агента. Разговор между агентами о делах, касавшихся их разведывательной деятельности, категорически запрещался; за соблюдением этого запрещения следил живший вместе с агентами китаец-переводчик.

По мере постепенного расширения своего территориального влияния, японцы немедленно брали в свои руки — при том весьма энергично — гражданское управление в районе своего тыла. Они без всякого стеснения сменяли китайскую администрацию и водворяли на места смененных своих сторонников. Все это помогало нм бороться с русской агентурной разведкой.

Имея в своих руках администрацию и принимая на службу китайских солдат занятого нм района, они могли без особых затруднений вести самый точный учет и надзор за населением, доходивший до того, что ими была устроена перепись всех деревень, занятых их войсками. Хозяин каждой фанзы имел особое удостоверение, в котором было указано число ее обитателей.

Наблюдение японцев за русскими шпионами дошло до того, что каждый китаец, не имевший удостоверения от местного старшины, не имел права появиться в поле. Малейшее подозрение влекло за собой арест. Если же китаец не мог вывернуться и доказать легальность своего появления в известном районе, его без суда казнили.

Понятно, что при таких условиях число агентов-ходоков, желавших служить русским, с каждым днем уменьшалось. Некоторые из них, сходив один-два раза, отказывались от дальнейшей службы; другие же, довольствуясь получкой путевых денег, — исчезали. Многие агенты попадали в руки японской контрразведки. Число направленных в “тайную разведку” агентов-ходоков далеко не соответствовало числу вернувшихся. Так, штабом 3-й армии в течение июня, июля, августа и сентября было послано в тыл проз шпика 18, 20, 33 и 31 агентов-ходоков, вернулось же 12, 15, Юн 10 человек соответственно [335] Там же С.38. .

Некоторые агенты, в большинстве случаев терроризированные японцами, вовсе не ходили в тыл противника, а предпочитали собирать сведения от прибывших с юга китайцев или от получивших оттуда письма.

Подобный факт указывает, что по крайней мере 50%, если не больше, агентов были вредны для дела. Остальная же половина сотрудничала с разведкой более или менее добросовестно. К ним в большинстве случаев принадлежали те, за которых ручались богатые китайцы землевладельцы, рисковавшие своим имуществом и подбиравшие действительно надежных людей.

Изменить крайне неудовлетворительное положение организации ближней разведки с помощью китайцев, по мнению штаб-офицера дня поручения при Командующем войсками Квантунской области подполковника Панова, можно было только с применением радикальных мер. Опираясь на имеющуюся информацию об организации разведывательной деятельности японцами, Панов рапортом от 31 июля 1904 года предложил “в больших селениях брать в качестве заложников членов семьи, каких-либо двух-трех богатых или влиятельных на окружающее население фамилий [336] РГВИА. Ф. ВУА. Д.29090. 4.1. Л.65—66. . “От глав этих фамилий потребовать, — рекомендовал Панов, — чтобы они сами за вознаграждение, которое будет выдаваться нами, высылали своих шпионов и доставляли нам необходимые сведения. Вместе с тем главам семейств заложников внушить, что неверные сведения будут считаться заведомо ложными и тяжко отражаться на заложниках. Напротив, верные и своевременные сведения сразу же избавят их от тяжелого положения”.

Войсковая разведка, ведущаяся кавалерийскими частями и подразделениями, охотничьими командами и отдельными военнослужащими, считалась более эффективной, чем агентурная разведка. В части организации ближней разведки и разведки флангов, так как обеспечивала захват плашых, добывание различных документов, предметов снаряжения и обмундирования.

Главный штаб считал, что многочисленная русская кавалерия великолепно справится с задачами разведки. Е.И. Мартынов подтверждает это мнение Главного штаба, говоря, что “перед войной все полагали, что благодаря огромному перевесу в числе и качестве кавалерии мы будем знать каждое движение противника, последний же будет бродить впотьмах” [337] К.К.Звонарев. Указ. соч. С.ЗО. .

На деле же произошло обратное: русская кавалерия не могла проникать вглубь расположения противника и потому чаще всего не доставляла никаких ценных сведений.

Капитан французской службы Рауль де Рюдеваль, со слов генерала Штаксльберга, еще более определенно передает эти рухнувшие надежды на кавалерию:

“... У нас было много кавалерии и мало шпионов и мы были все время плохо осведомлены. Наш противник имел мало кавалерии и много секретных агентов и знал все своевременно...” [338] Рауль де Рюдеваль. Разведка и шпионаж // Военное дело за границей. 191 №27. .

С началом боевых действий пытались ограничиться исключительно войсковой разведкой. Но первые попытки показали, что это задача трудновыполнимая, потому, что японцы очень хорошо охраняли свои позиции. Пройти через них можно было только с боем, на что в то время русская армия не была способна. Кинулись на фланги, но и здесь японцы были на чеку. Точных карт не было. Местность — неровная, пересеченная, и незнакомая войскам. Налицо были: незнание языка противника и местного населения, двусмысленное отношение этого населения к русским, крайне скудные и подчас неверные сведения об организации, численности и свойствах армии противника и т.д. Приходилось действовать при помощи китайцев-проводников, но, пока их разыскивали, японцы уже знали, где именно предполагается набег и принимали контрмеры.

В своих воспоминаниях А.А. Свечин, рассказывает об организации разведки охотничьими командами (команды пеших и конных разведчиков при полках и батальонах). Отмечая добросовестное отношение к делу разведки самих исполнителей, Свечин замечает, что “в общем разведка велась крайне неумело ” [339] К.К.Звонарев. Указ. соч. С.ЗО. .

“Особенно неопытны и неумелы, — по его словам, — были не младшие начальники-исполнители, а высшие, руководившие разведкой Крайне робкое в серьезных действиях, наше управление в организации разведки отличалось и большой смелостью, и непрактичностью. Разведочные команды получали странные задачи. Обследованием фронта противника не довольствовались; стремились войсковыми частями обследовать тыл противника, расположение его главных сил, открыть планы и намерения врага. Как сквозь сито, гнали через неприятельские аванпосты наши охотничьи команды. Из полков выбирались лучшие нижние чины, лучшие офицеры; им давались самые туманные инструкции; собранные команды угонялись за 100 верст на гибель, тем более верную, чем отважнее были офицеры. Сотни пропавших без вести оплачивали совершенно не стоящие сведения, принесенные одним удачником. В июне 1904 года это преступное уничтожение лучших сил Восточного отряда достигло самого большого напряжения... Примерно около 8 июня была выслана масса команд охотников — от всего Восточного отряда свыше 10 команд; никто не возвратился. В безрезультатных охотничьих предприятиях было загублено не менее 15% офицеров отряда и 10% солдат... В этих разведочных делах мы теряли не только лучших людей Восточного отряда, мы теряли веру в себя, мы постепенно приучили всех к неудачам, постепенно разучивались одерживать победы.”.