Михаил Алексеев - Военная разведка России от Рюрика до Николая II. Книга 1

Нередко войсковыми разведчиками становились добровольцы из числа нижних чипов. Широкую известность в России приобрел случай произошедший с Василием Рябовым. Разъезд 3-й сотни 1-го Оренбургского казачьего полка доставил однажды письмо, положенное на видном месте. Около письма была найдена также записка на китайском языке, в которой было сказано, что китайцы не должны уничтожать этого письма, адресованного русским. Оно было написано на русском языке. Вот его подлинный текст: “ Запасный солдат Василий Рябов, 33 лет, из охотничьей команды 284-го пехотного Чембарского полка, уроженец Пензенской губернии. Пензенского уезда, села Лебедевки, одетый как китайский крестьянин, 27 сентября сего года был пойман нашими солдатами в пределах передовой линии. По его устному показанию выяснялось, что он, по изъявленному им желанию, был послан к нам для разведывания о местоположениях и действиях нашей армии и пробрался в пашу цепь 27 (по русскому стилю 14) сентября через Янтай, по юго-восточно-иу направлению. После рассмотрения дела ; установленным порядком Рябов приговорен к смертной казни. 1 Последняя была совершена 30 сентября (по русскому стилю; 17 сентября) ружейным выстрелом. Доводя об этом событии до сведения русской армии, наша армия не может не высказать наше искреннейшее пожелание уважаемой армии, чтобы последняя побольше воспитывала таких истинно прекрасных, достойных полного уважения воинов, как означенный рядовой Рябов. На вопрос, не имеет ли что высказать перед смертью, он ответил: “готов умереть за царя, за отечество, за веру”. На предложение:мы вполне входим в твое положение, обещаем постараться, чтобы ты так храбро и твердо шел на подвиг смерти за “царя и отечество” притом, если есть что передать им от тебя, пусть будет сказано, — он ответил “покорнейше благодарю, передайте, что было...” и не мог удержаться от слез. Перекрестившись, помолился долго в четыре стороны света, с коленопреклонениями, и сам вполне спокойно стал на свое место... Присутствовавшие не могли удержаться от горячих слез. Сочувствие этому искренно храброму, преисполненному чувства своего долга, примерному солдату достигло высшего предела”. Подписано: “С почтением, капитан штаба японской армии” [340] А.А.Игнатьев. Указ. соч. С.239. .

Не оправдалась надежда на захват пленных, связываемая с войсковой разведкой, так как чаще всего пленных брал тот, кто наступал. В середине 1904 года, когда русские войска терпели поражение за поражением, приток пленных совершенно иссяк. Тогда Куропаткин приказал платить за каждого пленного японского солдата по 100 рублей, а за офицера — 300 рублен, независимо от обычной награды за военное отличие.

Но такая своеобразная мера количества пленных увеличить не могла, а наоборот—вызвала недовольство в рядах русской армии, считавшей эту меру “глубоко противной с точки зрения общепринятой морали при открытой войне между двумя равноправными воюющими сторонами” [341] К.К.Звонарев. Указ. соч. С.31. .

Через разведывательное отделение штаба 1-н армии за время с 26 октября 1904 года по 1 сентября 1905 года прошло всего лишь 366 пленных японцев, а через штабы шести корпусов той же армии за то же время — 15 офицеров и 808 солдат. При эгом необходимо отмстить, что большинство офицеров попади в плен тяжело ранеными и вскоре умерли от ран. Значит, оставались пленные солдаты. Они, по мнешио руководителей русской разведки, “в громадном большинстве обладали значительным умственным развитием, вполне сознательно и с большим интересом относились к вопросам своей службы, обстановки и действиям своих войск в широком смысле. Обладая большою способностью к потшаиию чертежа вообще (в частности чтение карт) и к изложению своих показаний с помощью схематического чертежа, солдаты враждебной нам армии были в состоянии дать показания несомненной ценности”.

Но вся беда заключалась в том, что этих интеллигентных пленных было до смешного мало и что “далеко не все пленные охотно давали показания, ясно отдавая себе отчет в важности соблюдения военной тайны. Прирожденная вежливость, доходящая до угодливости, свойственная японскому народу, заставляла большинство отвечать на вопросы, но почти на каждый вопрос ответом была ссылка па незнание ичи явно неправдоподобное показание”.

В первое время на это не обратили особого внимания и принимали обычные русские меры “развязывания языков” — удары по :шцу, насмешки, издевательства и т.д. Но видя, что это не помогает, начали искать другие средства. Под конец войны додумались, наконец, до изолирования более интересных пленных от остальных (с целью изъять их из под влияния унтср-офнцсров и старших вообще) и стали пользоваться агентурным опросом, т. е. среди пленных сажали переодетого под японца китайца, подслушивавшего разговоры пленных.

Насколько пленение японца было редким явлением в жизни русской армии, показывает также рассказанный Е.И. Мартыновым факт, когда начальник дивизии генерал Добржинскин незадолго .до конца войны так обрадовался пойманному войсками его дивизии пленному японцу, что “воссев на коня, водил его в штаб 3-й дивизии, в штаб корпуса и по соседним биваказа” [342] Там же. С.32. .

Была надежда еще на ощш источник сведении — на захват разного письменного материала, т. е. разных официальных документов, частных пнссм, газет и т. п. Однако, во время русско-японской войны русские и здесь не имели успеха. В официальном отчете штаба 1-й армии по этому поводу говорится следующее:

“Случаи захвата официальных документов были очень редки и захваченные документы имели только исторический интерес ”. В 1 -й армии за все время войны было отмечено лишь два случая захвата официальных документов. Первый—это документы канцелярии 2-го резервного японского полка, захваченные в январе 1905 года и второй, —диспозиция, захваченная у офицера 42-го резервного пехотного полка.

Эти документы дали интересный материал для ознакомления с бытом и деятельностью противника (журнал военных действий 9-го резервного полка), но сведений о современной группировке противника в нем почти не оказалось.

Частные письма япошхев доставлялись как войсковой, так и агентурной разведкой в довольно большом количестве, но чаще всего их содержание никакой ценности не представляло. Более или менее ценные данные можно было почерпнуть лишь из адресов и почтовых штемпелей на конвертах.

”... Хотя единичный факт находки в данной деревне конверта с адресом данной войсковой части не давал возможности установить, что эта именно часть и расположена в деревне, — говорилось в отчете штаба I-н армии, — но ряд таких адресов, совпадающих с другими признаками, уже достаточно обеспечивал правильность предположения, что войсковая часть, указанная на нескольких конвертах, действительно расположена в полном составе в данном пункте. Значительно содействовало этому способу определения то обстоятельство, что противник усиленно избегал дробления своих нормальных единиц и части его армий, дивизий и бригад в громадном большинстве случаев располагаюсь совокупно ”.