Мейрин Митчелл - Эль-Кано. Первый кругосветный мореплаватель

Ни на Тиморе, ни на остальных островах, куда заходила «Виктория» после Тидоре, Эль-Кано и его спутники, по-видимому, не принимали участия в пиршествах — во всяком случае об этом нет никаких упоминаний. Того, что случилось на Себу, было достаточно, чтобы командир экспедиции запретил посещать какие бы то ни было празднества. (На Борнео сам Эль-Кано отправился на пиртолько потому, что Бруней был относительно цивилизованным государством, и Хуан-Себастьян сразу это понял.) На островах Молуккского моря, которые «Виктория» посещала после Тидоре, всяческие яды были в столь же большом ходу, как и на Филиппинах. Там, на Бохоле, у берегов которого был сожжен первый корабль Эль-Кано «Консепсьон», европейцам рассказывали про траву, столь смертоносную, что ее косили всегда с наветренной стороны — даже ветер, проносясь над ней, становился ядовитым. Слышали они и о том, что туземцы держат в ящиках каких-то ящериц и собирают их слюну, чтобы изготовлять смертоносную отраву, которую легко подмешать в пищу и в питье. Да и сами островитяне с такой опаской относились к приглашениям на пир, что часто заранее глотали личинок, которые считались противоядием.

Тимор был последним островом, который посетила «Виктория», прежде чем покинуть похожий на лабиринт архипелаг, куда ее привели поиски пряностей. Взяв 11 февраля курс на запад-юго-запад, чтобы избежать португальцев на Суматре, Эль-Кано придерживался этого курса до 2 марта, когда несколько изменил направление. Затем, убедившись в значительном магнитном склонении компаса, он снова лег на первоначальный курс и достиг 35° 52' ю. ш., но тут буря принудила его повернуть на юго-восток. В это время он подобно всем морякам своей эпохи испытывал большие трудности из-за того, что не мог точно определить широту. Высота солнца в полдень измерялась с помощью квадранта, но этот инструмент и в более поздние времена часто давал неточные результаты. Навигатор, проделав измерения, вычислял затем свою широту с помощью таблиц солнечного склонения. «Режим Солнца» Мартина Бехайма (упростившего астролябию) представлял собой значительный прогресс по сравнению с прежними «правилами», но должно было пройти еще двести лет, прежде чем для определения широты был применен первый секстан современного типа. Кроме астролябии Эль-Кано пользовался таблицами склонения в «Liber Directionum de Regiomontanus» [91], служившими основным справочником и Магеллану. Были у него и таблицы Авраама Закуто, знаменитого еврея-астронома, который определил угол наклона эклиптики, с тех пор принятый повсеместно. Эти таблицы одолжил ему Андрес де Сан-Мартин, кормчий «Тринидада», незадолго до своей гибели на Себу. Для определения долготы Эль-Кано мог прибегать к так называемому лунному методу, описанному в «Эфемеридах» и требовавшему измерения углового расстояния между Луной и какой-либо звездой, но истинное положение этих светил еще не было в те дни известно навигаторам, так что толку от этого метода было мало. Даже если бы капитан «Виктории» рискнул следовать обычным португальским путем, положение его осталось бы нелегким, так как карт этого пути у него не было.

Карты, которыми пользовались португальские мореплаватели, как правило, выдавались им только на время плавания и по возвращении вновь сдавались в Индийскую палату. После того как Кабрал вернулся из Индии, карту его пути было постановлено хранить в тайне от иностранцев, и по указу Мануэля I передача ее за границу каралась смертью. Магеллан потребовал для своей экспедиции двадцать три морские карты на пергаменте, но получил их значительно меньше, а сколько из них сохранилось к этому времени, неизвестно, как неизвестно, была ли среди уцелевших карта, изготовленная для Магеллана королевским картографом и «укрепленная на дубовом шаре». (Четыре года спустя в своем завещании Эль-Кано упоминает «земную сферу», изготовленную в Риме. Вероятно, это тот самый глобус, который погиб во время пожара, уничтожившего его дом.)

Навигационные инструменты Магеллана включали двадцать один деревянный квадрант, семь астролябий и шесть пар компасов, но опять-таки неизвестно, сколько их сохранилось к тому времени, когда Эль-Кано покинул Тидоре. Собственно говоря, капитан «Виктории», оказавшись в этих неведомых водах, должен был полагаться в основном на собственный опыт, а не на карты, руководства или приборы.

В Индийском океане его корабль отклонился так далеко к югу, что 18 марта был открыт остров, впоследствии получивший название остров Амстердам. Все, что довелось им испытать у берегов Патагонии, не шло ни в какое сравнение со штормом, обрушившимся на них, когда они находились примерно в четырехстах лигах от мыса Доброй Надежды. Чем ближе они подходили к зловещему «мысу бурь», тем яростнее бушевал ураган. Тамошние встречные ветры и течения сразу же закрепили за этим мысом репутацию «самого страшного мыса в мире».

И Эль-Кано, обходя его намного южнее [92], чем португальские мореплаватели, стремился к той же цели, что и они — держаться от мыса Доброй Надежды как можно дальше.

Когда Магеллан пересекал необъятные просторы Тихого океана, корабли адмирала-португальца бороздили неведомые воды; но и Эль-Кано было не легче, так как капитан-баск повел свою одинокую каравеллу по огромной дуге, захватившей далекий юг Индийского океана. Ему никогда прежде не доводилось бывать в этих широтах, где ветры благоприятствовали не тем, кто плыл в Европу, а тем, кто направлялся в Индию. Моряки, плывущие в Индию, могли использовать западные ветры и, уходя далеко на юг от мыса Доброй Надежды, спокойно его огибали. Для Эль-Кано же эти ветры были лишь дополнительным препятствием. «Виктория» продвигалась вперед очень медленно, а нередко ее даже относило назад. Приказывая то убрать паруса, то вновь их поставить, когда выпадала благоприятная минута, Эль-Кано побуждал работать свою измученную команду. Лишь человек, наделенный несокрушимой волей и безжалостный, мог заставить работать людей, которые обессилели не только из-за непрерывной борьбы с ветром и волнами и от постоянного недоедания (путь оказался гораздо длиннее, чем предполагалось), но и потому, что были одеты в лохмотья — ведь многие отдали чуть ли не всю свою одежду в обмен на пряности. Таким образом, спутники Эль-Кано были совсем не готовы к этому быстрому переходу от тропической жары к жестокой стуже, а чрезвычайно скверные санитарные условия, обычные для той эпохи, еще усугубляли их страдания. И, хороня в море умерших товарищей, остававшиеся в живых тоскливо думали, что и они могут вскоре вот так же найти последний приют в океанской пучине.

К чему теперь были Эль-Кано тщательно разработанные правила, в которых предписывалось зажигать по ночам на юте флагмана фароль — большой факел, чтобы остальные корабли флотилии могли следовать за ним? К чему было ему объяснение, как подается особый сигнал фонарем, на который остальные каравеллы должны были отвечать таким же сигналом, чтобы командующий мог проверить, следуют ли они за ним в полном составе? Или как подаются те два световых сигнала, которые означали приказ сделать поворот? Ни разу за все время плавания по безграничной пустыне океана у Эль-Кано не было причины дать сигнальный залп, который оповестил бы другие суда, что они приближаются к земле. «Виктория» была бесконечно одинока, и у нее не было спутника, который мог бы послать ей традиционный привет: «Dios vos salve, Señor Capitán-General y Maestre, e buena compañía» [93]. Всю ночь напролет матросы несли вахту, сменяясь очень редко, потому что их было так мало! Первой вахтой командовал сам Эль-Кано, второй, которая начиналась в полночь, — кормчий Альбо, третьей — штурман, и всем троим приходилось расставлять по местам раздраженных, павших духом людей, которым особенно невыносимы были эти вахты, куда более долгие, чем на кораблях, укомплектованных экипажем полностью.