Мейрин Митчелл - Эль-Кано. Первый кругосветный мореплаватель

Теперь, как раньше Магеллан в бухте Сан-Хулиан, Эль-Кано в свою очередь столкнулся с недовольством голодающей, измученной команды — недовольством, которое могло стать опасным. Предусмотрительность Хуана-Себастьяна, распорядившегося на Тидоре взять на борт восемьдесят бочонков воды и пополнявшего этот запас на всех последующих стоянках, пока спасала их от мук жажды. С провиантом же дело обстояло хуже, и многие матросы требовали повернуть к Мозамбику, чтобы взять там свежего продовольствия. Вероятно, Эль-Кано нелегко было противостоять соблазну: уступи он им — и возможность мятежа была бы предотвращена; однако он знал, какая участь ждет их всех, попади они в руки обосновавшихся там португальцев. К тому же он, несомненно, помнил, что первая из королевских инструкций строжайше запрещала начальнику экспедиции «по какой бы то ни было причине предпринимать открытия или высаживаться на сушу в пределах владений короля Португалии». Вот когда Эль-Кано понадобилась вся его незаурядная сила воли, уверенность в себе и беспощадность. И как Магеллан, он остался хозяином положения и вскоре сумел подавить недовольство; впрочем, его задача облегчалась тем, что на этот раз до открытого бунта дело не дошло.

Однако и капитан, и его команда оказались бессильными перед бурей на 35° 39′ ю. ш., когда «Виктория» лишилась фок-мачты. Тем не менее крохотное суденышко продолжало упорно пробиваться вперед, чтобы привезти на родину известие об открытых островах, союзные договоры, заключенные от имени Кастилии в тысячах лиг от нее, а также скрытое в трюме сокровище — груз пряностей. Когда 8 мая на горизонте показался какой-то высокий африканский берег, кормчий «Виктории» записал в своем журнале: «По расчету пройденного нами пути мы полагали, что уже прошли мыс Доброй Надежды». Но вскоре ему пришлось добавить, что, встав на якорь в устье Большой Рыбной реки, они «обнаружили, что не дошли до мыса примерно еще 160 лиг». Они ошиблись в определении как широты, так и долготы.

19 мая 1522 года «Виктория» обогнула мыс Доброй Надежды. Во время стоянки на Малуа Эль-Кано предусмотрительно распорядился проконопатить корабль еще раз, но теперь течь вновь открылась, а старший конопатчик остался на Тидоре с «Тринидадом». У команды не хватало сил откачивать воду — ведь каждому выдавалась в день лишь горсточка риса. Эль-Кано добросовестно выполнял королевскую инструкцию, предписывавшую, чтобы «для команды приобретался рис и другой провиант, дабы не расходовать запасов сухарей и вина». Однако долгое плавание далеко к югу от обычных океанских путей опрокинуло все его расчеты, хотя, если бы мясо не протухло, их положение было бы значительно легче. Резкий запах мускатного ореха и гвоздики вызывал дурноту у изголодавшихся людей, которые к этому времени с радостью отдали бы весь груз пряностей за бочку вяленой свинины или рыбы. Но здесь, в открытом море, спрятанное в трюме сказочное богатство нельзя было обменять даже на мешок сухого гороха. После того как они обогнули мыс Доброй Надежды, двадцать два человека умерли от голода, и «Виктория» добралась до экватора только 7 июня. Положение было настолько серьезным, что в начале июля, когда они были примерно на 14° с. ш., Эль-Кано созвал совет офицеров и матросов, чтобы решить, высадиться ли им на западном берегу Африки («Виктория» находилась тогда вблизи Сенегамбии), где вряд ли они найдут много продовольствия, да к тому же должны будут добывать его силой, а силу эту им взять неоткуда, или же попытаться зайти на острова Зеленого Мыса, пренебрегая страшной опасностью, которой грозила любая встреча с португальцами.

Именно теперь Эль-Кано показал себя истинным баском. Задолго до того, как слово «демократия» стало употребляться на Западе, его земляки уже осуществляли демократию на деле. В свое время капитан не стал слушать тех матросов, которые хотели зайти в Мозамбик, — положение тогда было тяжелым, но не отчаянным, как теперь. Однако с тех пор они выдержали еще несколько страшных бурь, а запасы продовольствия были уже совсем исчерпаны. Вероятно, Хуан-Себастьян почувствовал, что в такую критическую минуту его подчиненные имеют право высказать свое мнение. Кроме того, он вновь показал, насколько щепетильно соблюдает инструкции своего государя, гласившие, что, «прежде чем выбрать новый путь или изменить курс, капитан-генерал должен созвать совет из всех капитанов, кормчих и штурманов флотилии». Магеллан после открытия пролива спросил своих офицеров, следует ли им продолжать путь, но сам он заранее твердо решил, что они поплывут к Молуккам, «даже если им придется есть кожу с рангоута». Кроме того, он под страхом смерти запретил офицерам говорить с матросами о нехватке провианта. Эль-Кано же, наоборот, созвал своих подчиненных именно для этого, а также для того, чтобы поставить на голосование вопрос: «Африка или Кабо Верде?» [94]Большинство готово было пойти на любой риск, лишь бы избежать голодной смерти, и высказалось за острова Зеленого Мыса. Это был мудрый выбор, так как в отличие от Мозамбика эти острова лежали на морских путях и Испании, а не только Португалии, хотя принадлежали они последней. Однако, приняв такое решение, Эль-Кано тем самым нарушил главную королевскую инструкцию.

10 июля (в правильном исчислении) «Виктория», имея на борту теперь только тридцать человек команды, по приказу Эль-Кано бросила якорь у берегов Сантьягу, одного из островов Зеленого Мыса. «Если бы небеса не ниспослали нам попутного ветра, мы все погибли бы от голода», — записал в своем дневнике Пигафетта, после того как они проплыли сто сорок восемь дней, ни разу не пополнив запасы провианта. Переход через Тихий океан был очень долгим, что, несомненно, не забыл никто из европейцев, еще остававшихся в живых на «Виктории», однако от Молуккских островов до островов Зеленого Мыса они плыли почти вдвое дольше.

Теперь Эль-Кано предстояло разрешить задачу, трудней которой ему, пожалуй, не выпадало за все плавание: получить съестные припасы, не дав португальцам догадаться, что «Виктория» побывала на Молуккских островах. Однако за провизию он должен был чем-то заплатить, а, как нам известно, все, что годилось для обмена, было израсходовано за время плавания — ведь некоторые матросы отдали за пряности даже последнюю одежду. Так что же могла предложить «Виктория», кроме тех самых специй, при виде которых португальцы неминуемо догадались бы, откуда она плывет на самом деле?

Эль-Кано собирался послать в порт Риу-Гранди на Сантьягу лодку, команде которой было велено говорить, что они плывут из Америки и потеряли мачту, пересекая экватор (хотя в действительности это произошло на 35° 39′ ю. ш.). Можно заметить странное несоответствие между историей, которой Эль-Кано пытался обмануть португальцев, и его позднейшими показаниями перед вальядолидской комиссией, когда Хуан-Себастьян признался в том, что «на островах Зеленого Мыса они взяли из груза три кинтала гвоздики, чтобы купить провианта, который у них кончился». Это заявление во всем, кроме указания точного веса, совпадает с показаниями кормчего Альбо, который сказал, что видел, как «некоторое количество» гвоздики было увезено с «Виктории» для продажи на Сантьягу с целью приобретения провианта. Бустаменте, цирюльник, также опрошенный в Вальядолиде, заявил, что видел, как на Сантьягу посылалась гвоздика, но объяснил это иначе. Взамен этой гвоздики, сказал он, они рассчитывали приобрести рабов, чтобы было кому откачивать воду. Тем не менее почти во всех описаниях этого плавания утверждается, будто португальцы догадались об истине потому, что кто-то из матросов попытался продать на Сантьягу свою гвоздику. Конечно, такая частная сделка могла иметь место [95]. Однако совершенно невозможно, чтобы один матрос или даже несколько матросов могли спрятать в лодке три кинтала гвоздики незаметно для остальных. Хуан-Себастьян в Вальядолиде ни разу даже не намекает, что их разоблачили из-за преступной неосторожности кого-то из матросов.