Сергей Сорочан - Ромейское царство [Часть 2]

Этот «первый» гуманизм сделал возможным не только «второй», более известный гуманизм эпохи Палеологов, но также косвенно повлиял на гуманизм западноевропейского Возрождения. Багаж знаний об античной культуре поздних византийцев опирался на интеллектуалов Македонской эпохи, накопивших и кодифицировавших знания во всех сферах жизни. Причина такого культурного всплеска заключалась, прежде всего, в бережном, даже трепетном отношении ромеев к культурному наследию античности. Как заметил Поль Лемерль, здесь крылись «разрыв и непрерывность». Именно восточное христианство оказалось связующим звеном между разными эпохами.

Начиная с XI в. в развитии византийской культуры происходят серьезные сдвиги, и начинается подъем научных знаний, интереса к реальному миру. В развитии богословско-философской мысли Византии можно заметить две тенденции. Для первой было характерно стремление к интеллектуальной свободе, уважение к разуму, рационализм, интерес к природе, внешнему миру и его устройству (физика), а вторая имела более теологическое и мистическое направление. Представителем последнего являлся Симеон Новый Богослов (949-1022 гг.), искавший прямого контакта с Богом, а первого направления, при всей его двойственности, — Михаил Пселл (1018–1097 гг.), который написал свою знаменитую «Логику», столь востребованную, что ее перевели даже на латынь.

Этот не раз встречавшийся на страницах нашего повествования чиновник, советник нескольких императоров XI в., преподаватель, философ, создал большое число работ по всем областям знаний. Он получил прекрасное образование в столице Империи ромеев, работал в судебной системе, а затем стал царским придворным у девяти сменявших друг друга византийских императоров и императриц. Михаил Пселл оказался свидетелем нескольких дворцовых заговоров и переворотов 40-70-х гг. XI в. Главной и самой значительной работой этого рано поседевшего ученого чиновника стала его раскованно написанная «Хронография» — двенадцать прозаических портретов византийских правителей со всеми их достоинствами и недостатками. В значительной части мемуарная, она стала жемчужиной исторической мысли, проникнутой глубоким психологизмом, стремлением показывать своих героев как сложных личностей, многомерно, со всех сторон.

Добавим, что всезнайка Пселл оставил огромное количество писем, речей, труды по демонологии, астрологии, мистическим свойствам камней, богословию, физике, логике, военному делу и медицине. Его роботы читались и переписывались в последующие века, — до наших дней дошло свыше 1700 манускриптов с трудами этого, несомненно, выдающегося византийского писателя.

Ситуация интеллектуальной свободы породила также такую любопытную фигуру как Иоанн Итал. Он стоит особняком даже для этого раскованного времени. Сын солдата с Сицилии, воспитывавшийся в Ломбардии, прошедший обучение в средней столичной школе, Иоанн Итал слушал уроки Михаила Пселла, спорил даже с ним, и в итоге стал знатоком философии, диалектики, схоластиком и глубоким мыслителем. Вспоминавшая этого низкорослого большеголового бородача, принцесса Анна Комнина отмечала его тщеславный, вспыльчивый характер, заносчивость и дерзость в прениях, в которых он был необычайно силен, несмотря на несовершенное знание греческого языка. В своем рационализме Итал пошел дальше многих, хотя такая тенденция, как уже сказано, была велением новой эпохи и обнаруживалась в тяге к практическим знаниям, как в мусульманском мире, так и на христианском Западе. Под влиянием древнегреческой философии Платона и неоплатоников Итал, интересуясь научными вопросами по логике и психологии, перестал согласовывать свою философскую систему с христианским догматическим учением и порицал поклонение иконам. Он даже стал полагать, что материя никогда и никем не была создана, а это в корне противоречило церковной традиции, считавшей ее сотворенной Богом. Его учение о душе как о чем то божественном, что нисходит в тело, а после смерти вновь возвращается к Богу, допускало, что человеческая душа после смерти полностью исчезает, что тоже не очень согласовывалось с традиционной христианской верой. Короче, на смену слепой вере, основанной на авторитетах, он выдвинул в своих трактатах- апориях («вопросо-ответах»), наборах упражнений по логике и риторике, исследование ряда причин явлений в природе и обществе.

В целом, учение Итала строилось на трех основных положениях: допущения философией переселения душ, рассмотрении платоновских идей как реальных и, вместе с тем, бессмертных сущностей и убеждении о сотворении мира из предвечной материи. Во всем этом не было открытия чего-то принципиально нового, дотоле неизвестного, но Итал своими рассуждениями «наводил на сомнения», расспросами заставлял собеседника рассматривать предмет (даже богословского уровня!) с разных сторон, ставил под сомнение наработанный столетиями официальный сакральный культ и не хотел ограничиваться авторитетом Священного Писания и творений Отцов Церкви. Таким образом, его вина заключалась не в том, что он погрузился в изучение античной мудрости, — этим ромеев-интеллектуалов было не удивить, — а в том, что недопустимо ставил такую мудрость выше любого церковного авторитета, а философемы позднеантичных платоников — выше христианских догматов. Для византийского же менталитета было важно держаться «золотой середины»: не отрицать «эллинскую мудрость», но и не принимать ее положения как безусловную истину, тем самым подрывая христианскую веру.

С правления василевса Алексея I Комнина (1081–1118 гг.), начавшего, как и последующие самодержцы, сворачивать интеллектуальные свободы, подобное стало недопустимым даже со стороны пользовавшегося популярностью главы философов: строгий император ввел церковную цензуру, попытался унифицировать богословскую мысль, то есть поставить духовную сферу под контроль. Одной из первых жертв такой политики как раз стал Иоанн Итал. Подвергнутый церковному, а затем светскому суду в 1082 г., он был осужден вместе с учениками за приверженность «нелепой и суетной мудрости язычников» и его еретическое учение предано анафеме на амвоне Айя Софии, в помещении которой философ был на время заключен. Он покаялся, отказался от некоторые своих положений, а другие пересмотрел в сторону большей ортодоксии, после чего исчез и дальнейшая его судьба остается покрытой мраком.

Но даже в более скованную интеллектуально эпоху Комнинов оставалось немало тех, кто продолжал жить жизнью мысли, как бы ни складывалась их судьба, трагически или счастливо, и это одно из самых отрадных явлений в византийской культуре, особенно времени предшествующего наибольшего расцвета, когда классическое Житие заменяется светской повестью, всемирные хроники — мемуарами и трудами историков, описывающими современные им события, сложные человеческие характеры, создающие правдивые, психологические жизненные образы.