Сергей Сорочан - Ромейское царство [Часть 2]

Следует отчетливо понимать, что византийцы считали болезни тела следствием болезни души, то есть греха. «Бог наказывает тело за грехи души» — наставлял один из самых признанных Отцов Церкви Иоанн Хрисостом. «Неужели все болезни от грехов?» — риторически вопрошал святитель и сам же отвечал: «Не все, но большая часть. Некоторые бывают от беспечности. Чревоугодие, пьянство и бездействие также производят болезни». То же самое еще более категорично, как приговор, утверждал современник Иоанна Хрисостома, выдающийся сирийский гимнограф и богослов, преподобный Ефрем Сирин : «Причина болезни — грех, своя собственная воля, а не какая-либо необходимость». Более того, Святые Отцы настаивали, что болезни и скорби полезны для души, для духовного возрастания человека, причем некоторые из них даже молили, чтобы им была послана болезнь как испытание, дающее возможность проверки и укрепления в вере, совершения личного духовного подвига, через который можно было бы приблизиться к Богу. С этой точки зрения болезнь не считалась местью за грехи, а только средством исправления грехов, путем обращения, то есть шла вместо покаянной епитимии, которая у претерпевшего смывала грех, как «мыло у прачек». Это и понятно: с православной, а значит, византийской точки зрения телесное здоровье является меньшей ценностью, чем здоровье духовное, ибо при нетвердости, слабости христианского мировоззрения телесное здоровье может быть гибельным для души, так как некоторые божеские заповеди легче нарушать будучи здоровым, нежели немощным. Поэтому телесное здоровье, безусловно, сознавалось ромеями как благо и его призывали сохранять, но и болезнь понималась как благо, ибо могла послужить спасению человека, совершив в нем нравственный переворот, спасительно обратив его к Богу.

Учитывая такую абсолютную связь болезней с грехом, величайший Отец Церкви Василий Великий следующим образом наставлял больных: «Таковым надобно в безмолвии, оставив врачебное попечение, терпеть ниспосланную на них болезнь, пока не познают своих прегрешений. Им должно показать свое исправление, принеся плоды, достойные покаяния». Понятно, почему с этой точки зрения болезни стремились не столько лечить, сколько, как и одержимость злыми духами, прогонять силою Бога, Богородицы, Ангелов, святых, а также наиболее знаменитых монахов-аскетов, особенно славившихся исцелением больных, экзорцизмом — изгнанием селившихся в самых разных частях тела бесов, демонов и другими чудесами.

Подобным аскетом являлся в конце IV в. преподобный Макарий Египетский , среди чудес которого было исцеление непрерывными семидневными молитвами девочки-подростка, у которой гнила и кишела червями задняя часть тела, а в VI в. — подвижник Иоанн Хузивит , питавшийся травами и живший в расселине около монастыря в палестинской пустыне Хузива, к северо-западу от Мертвого моря. В арсенал средств, с помощью которых реализовывалась власть над демонами, бесами, колдунами, помимо использования знамения святого креста и заклинательных молитв, входили молитвенные шествия — литии . Демонов, то есть одержимых им людей, полагалось при этом истязать, толкать в грудь, даже ногой, и поносить самыми бранными, по сути, матерными словами, которые в народном представлении наделялись ритуальной магической силой и в таком случае не считались грехом сквернословия.

В богатом будничными деталями Житии Феодора Сикеота, составленном во второй четверти VII в., описывается как этот святой монах, живший на рубеже VI–VII вв., по просьбе местных крестьян изгонял нечистых духов, проведя зиму в выкопанной в том месте пещере, то есть вторгшись в подземное пространство, населенное бесами, причем выкопанная земля, освященная присутствием Феодора, стала с успехом использоваться для исцеления людей и скота. Из этого же Жития следует, что византийцы очень боялись демонов места, неких жутких «даймонов», под которыми понимали языческие, по сути дела, божества природы, часто связанные с древними могилами, вообще любыми ямами. Отсюда — бросание в яму, в которой предстояло закопать нечистую силу, предметов одежды, например, сандалии самого святого или одеяния — иматия — одержимых людей, как некая жертва бесам, которая должна была в будущем обезопасить людей от возможных вредоносных действий нечистой силы. Святой даже брал с нечистых духов слово, что они не будут вредить, и скреплял это слово рукопожатием, то есть бесы представали максимально материальными, видимыми в том или ином облике, доступными для физического контакта. Это еще раз подчеркивает, что для пространства ромея, наполненного образами и верованиями разного происхождения, было характерно отсутствие границы между «тем» и «этим» мирами: материальное и духовное соседствовали и активно взаимодействовали.

Достаточно было чудесного вмешательства даже умершего святого-целителя, например, прославленного Сампсона-врача, который явился к одной женщине во сне и вскрыл у нее нарыв на бедре: проснувшись она увидела свежий шрам и лужу гноя на полу рядом с больничной постелью.

Во сне исцелял и являвшийся к больным святой чудотворец Артемий, который считался «специалистом» по лечению грыжи. Мощи этого великомученика покоились в знаменитой столичной церкви Иоанна Предтечи, а при ней существовали общежития, где больные спали. Посмертные Чудеса Артемия, отразившие преимущественно время правления благочестивого императора Тиверия Константина (578–582 гг.), были составлены около середины VII столетия в Константинополе. Они донесли полную лукавства историю о столичном кузнеце Феодоре Киликийском, в эргастирий которого являвшийся больному Артемий настойчиво направлял за исцелением. Напрасно кузнец злился, ругался, заявляя назойливому посетителю, что совершенно не умеет лечить и с малого детства знает только свое злосчастное тяжелое ремесло. Выведенный из себя приставалой, он дал ему в нос, а когда болящий вновь принялся ныть, умоляя не скрывать целительного дара, доведенный до бешенства Феодор рявкнул: «Клади яйца на наковальню!» и, размахнувшись, со всего маху, влепил молотом по грыже, которая моментально исчезла на глазах остолбеневшего кузнеца. В другой раз Артемий помог навклиру Георгию с острова Родоса, который истратил на лечение все деньги, но улучшения не наступало. Павший духом, разочарованный судовладелец решил уже уезжать, а перед отъездом зашел в общественный афедрон— уборную, где над соседним отхожим отверстием плечом к нему сидел какой-то человек, которого он поначалу принял за такого же больного, собрата по несчастью. Тот, разговорившись с ним о муках общей для них болезни, предложил сравнить, у кого грыжа больше и, протянув руку, так сдавил причинное место несчастного между ног, что тот взвыл от боли, но тут же почувствовал, что… грыжа исчезла, а с ней и загадочный сосед, оказавшийся, разумеется, самим Св. Артемием.