Евгений Добренко - Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Но независимо от хода каждой кампании и от того, кто фигурировал на переднем плане, их инициатором и организатором всегда оставался Сталин. Автор многочисленных книг по истории советской биологии и лысенковщине Валерий Сойфер, проанализировав архивные материалы, пришел к однозначному выводу о том, кто инициировал схватку в науке и руководил ею: «Ясно, что закоперщиком, главной движущей силой в процессе многолетней травли биологов, в особенности генетиков, был именно Сталин, который всю жизнь, с юности был одержим идеей о прямом влиянии среды на всё (на человека, на общество, на природу в целом, на экономические взаимоотношения)» [936].

Живой интерес Сталина к естественно-научным дисциплинам и активные и изощренные усилия, которые он предпринимал для утверждения тех или иных направлений в них, были связаны с его глубокой верой в большевистскую «переделку», «перековку», «преобразование» человека и природы. Все, что рождалось из брутального активизма, что было пронизано революционным титанизмом, требовало поддержки.

Так, Павловская сессия, прошедшая после сессии ВАСХНИЛ [937], была инициирована Сталиным для утверждения «учения», которое в редуцированном виде – а Сталин воспринимал научные идеи сугубо инструментально, политически редуцированными – сводилось к формированию условных рефлексов, а значит, к изменению навыков (а также мышления и сознания) высших животных. Павловская формула «стимул – реакция» соответствовала сталинскому видению человека как управляемого объекта-автомата, «винтика великого государственного механизма», лишенного индивидуальности и самоценности («у нас незаменимых нет»). Видя в природе и человеке пластичный объект волевого воздействия, Сталин верил не только в изменение поведенческих реакций, но и в способность полноценного формирования личности «советского человека». Несомненно, что идеи изменения под влиянием внешней среды видов и сортов растений у Мичурина и рефлексов, навыков и привычек животных у Павлова абсолютно соответствовали сталинскому видению. Для революционно-романтического сознания нестерпима мысль о том, что привитые советскому человеку новые навыки и привычки, стиль поведения и образ мыслей, воспитанные «всем строем советской жизни», исчезают с его смертью. Отсюда – идея их воспроизводства и сохранения у потомков, «наследственности приобретенных свойств» – всего того, что не признавалось генетикой, делая ее враждебной самому духу сталинизма.

Рассказывая о событиях лета 1948 года, когда Сталин лично занялся подготовкой сессии ВАСХНИЛ и не просто «отредактировал» доклад Лысенко, но вписал в него значительные фрагменты, усилив «анти-вейсмановский» мотив и дорогую для него тему «наследственности приобретенных свойств» [938], Жорес Медведев замечает, что «участники этих событий видели, насколько сильно был разгневан Сталин попыткой морганистов ниспровергнуть доморощенный ламаркизм, но они не понимали, почему именно этот конфликт оказался более важным для Сталина, чем даже обострившийся именно в июле 1948 года Берлинский кризис, поставивший СССР и НАТО на грань войны». Медведев объяснял дело глубоко личной заинтересованностью Сталина в поддержке Лысенко, поскольку вождь сам был «убежденным ламаркистом и „переделка природы растений“ была его единственным хобби, которому он уделял все больше и больше времени» [939].

Валерий Сойфер также полагает, что идеи Лысенко находили у вождя живой отклик, потому что ламаркистские идеи об определяющем влиянии среды на наследственность «вполне соответствовали взглядам и интересам Сталина» [940]. Так, Сталин поручил Лысенко заняться разведением ветвистой пшеницы, которая должна была дать значительно более высокий урожай, чем традиционные сорта пшеницы, и Лысенко занимался этим поручением как раз в 1947 году, когда его позиции начали ослабевать. При этом ему была обеспечена полная поддержка вождя, который в письме Лысенко от 31 октября 1947 года, то есть меньше чем за год до сессии ВАСХНИЛ, писал: «Что касается теоретических установок в биологии, то я считаю, что мичуринская установка является единственно научной установкой. Вейсманисты и их последователи, отрицающие наследственность приобретенных свойств, не заслуживают того, чтобы долго распространяться о них. Будущее принадлежит Мичурину» [941].

Медведев справедливо утверждает, что столь горячий энтузиазм Сталина по отношению к ветвистой пшенице не может быть неожиданным для тех сравнительно немногих людей из окружения Сталина, которые знали о его общем увлечении внедрением в культуру в СССР новых сортов и новых видов растений, встречающихся лишь в южных странах. Известно, что на дачах Сталина – и под Москвой, и на юге – всегда строились большие теплицы, расположенные обычно так, чтобы он мог заходить в них прямо из дома и днем и ночью. В штатах обслуживающего персонала Сталина были должности садовников. Он любил высаживать в теплицах экзотические растения. Подрезки кустов и растений были его единственными физическими упражнениями. В 1946 году Сталин особенно увлекался лимонами, о чем с некоторой иронией воспоминал в беседах с Феликсом Чуевым Молотов: «Лимонник, в котором Сталин выращивал лимоны, был предметом его особой гордости. Ими он угощал гостей» [942].

Еще в 1930‐е годы Сталин-садовник стал ключевым тропом сталинианы [943], а в «Падении Берлина» он предстает перед зрителем в саду за выращиванием саженцев. Сцена из фильма Чиаурели была как будто экранизированной сценой из романа «Счастье» (1947) жившего в Ялте и приглашавшегося к Сталину, когда тот приезжал в Крым, Петра Павленко. Только если в фильме сцена в саду происходит накануне войны, то роман Павленко посвящен событиям в Крыму накануне победы, когда Сталин приехал зимой для участия в Ялтинской конференции. Главный герой романа, бывший фронтовик Воропаев, приглашен к Сталину.

В светлом весеннем кителе и светлой фуражке Сталин стоял рядом со стариком-садовником у виноградного куста. Глядя на Воропаева, он еще доказывал садовнику что-то, что их обоих, было видно, интересовало всерьез.

– Вы попробуйте этот метод, не бойтесь, – говорил Сталин, – я сам его проверил, не подведет.

А садовник, растерянно и вместе с тем по-детски восхищенно глядя на своего собеседника, разводил руками:

– Против науки боязно как-то, Иосиф Виссарионович. При царе у нас тут какие специалисты были, а воздерживались.

– Мало ли от чего они воздерживались, – возразил Сталин. – При царе и люди плохо росли, так что же – нам с этим считаться не следует. Смелее экспериментируйте! Виноград и лимоны нам не только в ваших краях нужны.

– Климат, Иосиф Виссарионович, ставит знак препинания. Ведь это нежность какая, тонкость, куда ее на мороз! – показывал садовник рукой на виноград.