Евгений Добренко - Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Неожиданно его обрадовала новизной взгляда брошюра с изложением теории Дарвина. В ней он узнал собственные мысли, смутно, но настойчиво тревожившие его. Нет в мире застывших, раз навсегда неизменных и не поддающихся изменению форм. Все изменчиво! Все в движении, все поддается изменению… Изменчивость видов! Как близка была ему эта идея, потрясшая мир!.. Долго не мог достать сочинений Дарвина, но зато уж, когда раздобыл, они стали его настольными книгами.

Объяснение происходящего в биологии в изложении для детей не просто упрощалось, но приводилось в соответствие с установленной философской матрицей. Подобно тому как в догегелевской философии доминировала метафизика, в естествознании доминировал классификаторский эмпиризм: «На полках академических библиотек устанавливались все новые и новые тома в тысячи страниц убористого шрифта. В этих томах до мельчайших подробностей описывались особенности новооткрытых животных и растений. Усики, зубчики, пятнышки, крапинки, пушок, узор… Число линнеевских видов исчислялось уже многими тысячами, и все конца не было их потоку. И каждый вид считался незыблемым, неизменным». Но Дарвин разбил эту статику. Подобно Гегелю, привнесшему диалектику, он открыл изменчивость:

Дарвин решительно высказал мысль, что виды, установленные Карлом Линнеем, изменчивы. Армия науки распалась на яростно враждующие лагери. Последние годы века кипели бурными спорами.

– Вид неизменен в тысячелетиях! – кричали одни.

– Вид изменяется! – возражали другие.

Иван Владимирович не сомневался в том, кто прав в этом споре. Когда он клал перед собой зрелый плод лесной яблони, похожий на ягоду, и рядом с ним свое полуторафунтовое яблоко с детскую голову величиной, для него было совершенно ясно, что вид изменяется…

Мог ли он сомневаться в податливости, изменчивости растений, когда сам скрещивал «владимирку» с «черешней Винклера», терн с мирабелью, «гриот» с вишней «лотовкой». Тут все было для него ясно.

Ясно должно было быть и читателям «средних и старших классов школы»: Мичурин – это Маркс, дозревший до того, что мир надо не «объяснять», а «изменять»: «Дарвин старался раскрыть законы естественного возникновения видов. А Иван Владимирович мечтал о большем – о полной власти над растительными организмами: он хотел знать, как управлять заново созданными растениями-гибридами, как делать устойчивыми драгоценные качества, с таким трудом отвоеванные».

Параллельно научной развивается линия, условно говоря, народная. «Народ высоко ценит труды старейших и самых верных учеников Ивана Владимировича Мичурина, первым среди которых страна называет Трофима Денисовича Лысенко. Содружество мичуринцев нерушимо и плодотворно» («первый среди самых верных учеников», «нерушимое единство» – подобный дискурс раньше мог быть обращен только к вождю). «Народная наука» прежде всего патриотична. Переходящая из биографии в биографию история с американцами, которые якобы сманивали Мичурина, выглядит теперь так:

– Никуда я не поеду с родной земли, с ума мне сходить нечего, – решительно потряс головой Иван Владимирович и, помолчав, добавил: – У меня за плечами уже почти полсотни лет, почтеннейший мистер, а вы в Америку вздумали сманивать. Ведь работа моя русским садам нужна. Родине служу. Разве могу я, русский человек, бросить ее!.. Нет, почтеннейший, у меня слово крепкое. Золотом меня не сманишь.

Разумеется, «и Европа и Америка все внимательнее приглядывались к козловскому новатору науки. Голландцы, французы, немцы слали запросы, советы, каталоги, направляли к нему агентов, представителей». Состоялась «народная наука» в лице Лысенко. Предпоследняя глава книги о Мичурине называлась поэтому просто: «Лысенко» (последняя, конечно, называлась «Америка учится»). В ней речь шла о том, что идея яровизации родилась у «молодого новатора Лысенко» благодаря изучению «трудов Мичурина», где утверждалось, что в жизни растений есть периоды (стадии) и их следует использовать в процессе сознательного воздействия на растения. И вот, поворачивая науку «на новый, мичуринский путь», «шаг за шагом производя смелые опыты, Трофим Денисович Лысенко разрабатывал свою теорию стадиального развития растений. Он убедительно доказал, что, зная особенности отдельных периодов, или стадий, жизни растения, можно успешно управлять его развитием». Мичурин был якобы в восторге: «Слышите, – повторял Мичурин своим помощникам, – вот вам и еще одно Колумбово яйцо! Вот вам и еще одно Ньютоново яблоко!»

Мичурин был воплощением «народной науки»: он сам был частью народа, его наука служила народу, она была понятна народу и, в конце концов, растворялась в самой народной жизни. Значительная часть литературного производства мичуринской мифологии была посвящена последователям мичуринского дела – ученикам самого Мичурина, – и писалась либо журналистами сельскохозяйственного профиля, либо второстепенными провинциальными писателями, либо ими самими (а скорее, от их имени). Эти книги, написанные в агиографическом ключе, с одной стороны, отвечали ожиданиям сельских читателей, с другой, продвигали новый пантеон сельскохозяйственных святых.

Такова книга Федора Кравченко «Друзья Мичурина» [1028], где рассказывается о Семене Федоровиче Черненко – одном из многочисленных последователей Мичурина – Лысенко, среди которых были известные на всю страну Мальцев, Горшков, Лукьяненко, Лисавенко и др. Их всячески популяризировали по радио, в газетах и журналах наперебой рассказывали об их достижениях. Им посвящали фото- и кинорепортажи, о них писали очерки и книги. Биография Черненко – одного из таких героев-мичуринцев – мало отличается от других подобных.

С детства он увлекается селекцией, боготворит Мичурина, в 1925 году вступает с ним в переписку и получает от него письмо. Обычно с письма Мичурина начинается история чудес. Но прежде чем чудеса начнутся в саду, в поле или на приусадебном участке, они начинают происходить в биографиях героев. Так, Черненко бросает все и идет к Мичурину в подмастерья. «Не каждый мог понять, почему Черненко, которому предлагали хорошую должность в совхозе, готов был пойти чуть ли не чернорабочим к Мичурину» (5). Но только пройдя «школу мичуринской науки», смог он в дальнейшем добиться многого в селекции. Мичурин учит практике. Именно ее описывает книга, адресованная главным образом сельским читателям, которым нужны не теории, но конкретные примеры и практические знания. Поэтому теории упаковываются в «обмен опытом» и подаются в форме таких диалогов:

– А как ты ухаживал за гибридами в первые годы их жизни?

– Старался не вмешиваться в их развитие и не применял ножа и пилки, хотя и видел, что нижние ветки на штамбиках бывали полудикие.