Евгений Добренко - Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

A затем, в согласии, в содружестве с природой, он повернул развитие капризного растения – пшеницы на такой путь, какой был больше всего удобен и выгоден человеку.

Не удивительно, что Мичурин

сразу же понял, что Трофим Денисович Лысенко – его последователь, его ученик. Он также умело управляет природой растений. Мичурин так и сказал своим помощникам:

– Этот человек будет надежным продолжателем моего дела!

Мичурин не ошибся. Сейчас академик Трофим Денисович Лысенко является верным продолжателем мичуринского дела. Он возглавляет многочисленную армию мичуринцев в Советской Стране. Мичуринское учение находится в надежных руках.

Многие из этих историй (правда, в ином стилистическом ключе) повторялись в биографии, вышедшей в серии ЖЗЛ. И хотя в «Повести о Мичурине» для детей среднего и старшего школьного возраста биография Мичурина излагалась менее подробно, чем в книге для ЖЗЛ, она компенсировалась стилевой гомогенностью. Это был полусказочный рассказ о том, что не подлежало верификации. Так, там рассказывалось о прадеде Мичурина, который якобы разводил сады под Калугой в екатерининские (!) времена:

Когда старик умирал, наказал он своему сыну, деду Вани: всеми силами добиваться того, чего сам добиться не сумел и не успел. И сын его, Иван Иванович, наказ помнил. После наполеоновского нашествия пришлось ему участвовать в заграничном походе: Варшава, Берлин, Франкфурт – все по пятам Бонапарта. Много обильных садами мест прошел он с полком. И где бы ни случалось ему съесть яблоко, грушу или сливу, он семена не бросал наземь, а бережно прятал в сержантский свой ранец. По мере возможности разузнавал и названия. То были «ренеты», «риппенапфели», «тульдерлинги», да «штрейфлинги», да груши «беры», тающие, как масло, на языке.

Рассказ должен был воспитывать патриотизм, поэтому когда у деда все деревья погибли «на лютом российском морозе, махнул рукой Иван Иванович на иноземные фрукты. С тех пор не пытался он больше приучать к лютым российским зимам капризные западные деревца. Занялся местными, русскими сортами, стал отбирать из них что получше. Однако успеха не имел и в этом». И все же «дед не хотел бросить мечту о новом сорте. Когда он умирал, то кричал на смертном одре: «Владимир, ежели новую „беру“ выведешь, не сметь оную „беру“ Наполеоном именовать!..» Вот так от прадеда к деду, от деда к отцу, а от отца к сыну – с «времен очаковских и покоренья Крыма» – выжила мичуринская мечта.

Кажется, сама эта история – свидетельство неизменности наследственного кода. Ведь со смертью Мичурина она не умирает, а только еще больше расцветает в делах верных помощников Мичурина, юных мичуринцев и, главное, его верного ученика Трофима Лысенко. Этот мотив мечты в финале книги звучит мощной кодой: среди учеников Мичурина, «конечно, немало мечтателей. Они надеются продвинуть под Вологду и Красноярск лимоны и мандарины. Над такими мечтателями, однако, никто не смеется. Все помнят, как смеялись когда-то козловские чуйконосы-торгаши над дерзкими замыслами новатора. Страна ждет многого от молодых мечтателей. Сбылись самые дерзкие мечты страны».

Мечты сбылись, но число мечтателей продолжало расти. Об этом непрекращающемся процессе роста захваченной романтической мечтой молодежи (а «мичуринское движение» охватывало главным образом детей) говорится в эпилоге, который называется «Наследство». Это превращение наследственности в наследство может быть определено как итог романтической линии.

Мичурин рисовался как романтический герой-мечтатель, вынужденный жить в «темном царстве» дореволюционной России. «Горожане считали его хорошим часовщиком. От заказчиков отбою не было. Но он чинил медленно, вдумчиво и зарабатывал ничуть не больше, чем остальные часовщики, что бегали к нему поминутно за советом. Все мысли Ивана Владимировича были в саду и у полки с книгами». Романтик, рвущийся из замкнутого, предопределенного, размеренного мира к природе, цветам, яблоням. Эта драма должна была оправдать тяжелый, чтобы не сказать вздорный характер Мичурина. Даже жена об этом говорит (и не только в фильме, но и в книге для детей!): «Книги да часы только и знает. Раньше хоть в садике вместе возились – нет-нет, да и перемолвимся словечком, а теперь днями рта не раскроет. Так и врос в книги свои».

Согласно всем биографиям Мичурин был человеком с очень тяжелым характером: вспыльчивым, конфликтным, чрезвычайно грубым с окружающими. В биографиях для детей эта социопатия объясняется якобы присущим Мичурину революционным бунтарством. Так, царскому сановнику, приехавшему к нему с орденом, он заявляет, что отказался от американского приглашения, а «сами те изменники, кто Порт-Артур пропил», а на его вопрос о том, почему же он решил не покидать Россию, он заявил ему, что «вам, пожалуй, этого не понять, образование у вас не то». Городского голову, который приехал к нему поздравить его с присуждением ордена, он не пустил на порог, буквально выставил за дверь, передав со слугой, что благодарит, но ему некогда и «не велел пускать». Не удивительно, что у него кругом были одни враги, которые и чинили ему всяческие козни: «Иван Владимирович всегда гордился своей независимостью, которую отвоевал с таким трудом у жадного, глупого купеческого города, у косных, невежественных чиновников. Он давно боролся против старого мира, только своим, особым оружием. Он вышел из этой долгой борьбы победителем, пронес сквозь десятки лет свою независимость».

«Мичуринская биология», «мичуринская генетика», «мичуринское учение» Лысенко должны были быть продуктом науки, тогда как все образование Мичурина-ученого завершилось уездным училищем. Он не учился даже в гимназии, пробыв там всего несколько месяцев. Это требовало объяснения для советских школьников. Звучало оно так:

Однажды в воскресенье Ваня шел по улице. Он размечтался о родном Пронске и не заметил, как поравнялся с шедшим навстречу директором гимназии Оранским.

Ваня не видел его приближения. Только почувствовав на воротнике тяжелую руку, он вскинул голову и увидел знакомое лицо.

– Начальство не уважаешь! – рявкнул Оранский.

На другой день Иван Мичурин был исключен из Рязанской гимназии.

В реальности было сделано все для превращения Мичурина в ученого (каковым ни он, ни Бербанк, конечно, не были). Селекционер, садовод-практик в 1935 году был избран академиком ВАСХНИЛ и почетным членом АН СССР, ему было присуждено звание заслуженного деятеля науки, его чествовали как великого ученого, истинно «народного академика», что превращало Мичурина в протолысенко. Ведь «творческий дарвинизм» как наука не мог родиться из простого садоводства. Он должен был быть легитимирован, обретя статус большой «академической» науки. Поскольку «творческим дарвинизмом» была агробиология Лысенко, таким же дарвинистом должен был быть и Мичурин. Так что, рассказывая о его круге чтения, Лебедев особенно останавливается на чтении им Дарвина: