Евгений Добренко - Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Вот что рассказывал генерал-майор Ф. Лисицын:

Право на первый выстрел из орудий по Берлину, право первыми ворваться за черту Большого Берлина, право водрузить в Берлине первый красный флаг оспаривалось тысячами воинов. Весь личный состав нашей армии был преисполнен гордостью, что ему выпала великая честь – штурмовать Берлин. И вся партийно-политическая работа наша была подчинена этому же – штурму Берлина.

Кульминацией штурма было водружение знамени над Рейхстагом. Очевидно, однако, что эта фокальная точка Победы задним числом вписана в память мемуаристов, которые с явным преувеличением описывают то огромное мобилизующее значение, которое имел для всех красный флаг:

– Товарищ Сталин на карте передвигает красные флажки, намечая нам путь вперед, – говорили бойцы, – а мы будем передвигать флажки прямо на местности, на немецкой земле, от рубежа к рубежу, пока не водрузим над Берлином последний флаг – знамя Победы…

Пулеметчик Меленчук на подступах к Берлину был смертельно ранен. Он обагрил своей кровью платок и передал его бойцу Ахметилину.

– Донеси, друг, флаг до Берлина и обязательно водрузи его там, – сказал Меленчук.

Ахметилин выполнил волю своего боевого товарища. Залитый кровью платок Меленчука все время мелькал впереди подразделения, и, видя его, бойцы еще стремительнее шли вперед (123).

Любое упоминание имени Сталина вводит бойцов и командиров в состояние экстаза:

Когда радио передало весть о благодарности товарища Сталина войскам нашего соединения, ворвавшимся в Берлин, агитаторы Папышев, Глинский, Сметанин и другие пробирались под огнем противника по переулкам, дворам и подвалам в стрелковые отделения, к пулеметным и орудийным расчетам, чтобы скорее сообщить всем бойцам об этой радости (124).

В мире этих воспоминаний рисковать жизнью во имя сугубо символических жестов кажется вполне естественным. Сильный элемент иррациональности этих нарративов объясняется тем, что это, по сути, соцреализм, лишенный психологизма и профессионализма. Описываемое здесь выглядит настолько театрально-неправдоподобным, что может быть квалифицировано как просто любительское письмо. Парадокс состоял в том, что для того, чтобы выглядеть правдоподобным, оно и должно было быть неправдоподобным .

– Радостная весть, хлопцы, – продолжал комсорг. – Получено обращение Военного Совета фронта. От имени советского народа товарищ Сталин приказал захватить столицу фашистской Германии – Берлин и водрузить над нею знамя Победы.

Он передал Миняеву листок. «Наконец-то!» – заговорили бойцы, вскочив в радостном возбуждении…

После того как бойцы прослушали обращение, Темирбулатов сказал:

– Товарищ Сталин приказал нам водрузить знамя Победы над Берлином. Мы клянемся, что эту задачу выполним. Так и передайте, товарищ капитан, командованию, что мы клянемся…

В полуразрушенном домике с закрытыми плащ-палатками окнами сидели бойцы 1-й стрелковой роты. Некоторые из них отдыхали. Все поднялись. Бойцы с напряженным вниманием заслушали текст обращения. После читки взял слово парторг Кириллов, храбрый воин, он же ротный поэт и военкор. С дрожью в голосе он сказал:

– Кто из нас не имеет счета мести? У кого подлые фашисты не отняли самого дорогого? Кто не переживал ужасов навязанной нам войны? Час возмездия настал! Мы начинаем штурм логова зверя – Берлина. Мы выполним приказ товарища Сталина. Мы идем на Берлин! С нами Родина, с нами Сталин! (71–72)

Эта демонстративно фиктивная память похожа на оперу не только тем, что создаваемые здесь картины полны нарочитой патетики, поведение действующих лиц неестественно выспренно, а их игра полна аффектации. Эти свойства оперного представления естественны в своей искусственности: главное в опере – не правдоподобие, но музыка и голос. Если с этой точки зрения рассмотреть предлагаемые вниманию читателя «мемуары», то станет ясно, что единственная их функция – эстетизация войны. Все показанное здесь не имеет отношения ни к опыту, ни к реальности как таковой. Лишенная боли, эта симуляция памяти ведет к полной дереализации войны. Даже изображение страданий превращается здесь в оперные картины:

Только успели все добежать до нового наблюдательного пункта, как возле него упал тяжелый снаряд.

– Товарищ капитан, мне ногу оторвало! – закричал связной.

Капитан Кудяков был ранен в шею. Но он, очевидно, не сразу почувствовал это. Услышав голос связного, он подошел к нему, увидел, что тот лежит в крови, и сказал:

– Клянусь, они не уйдут от нас. За все заплатят! (78)

На другом полюсе этой театральной героики оказывается «солдатский юмор». Эта военная повседневность похожа на войну так же, как «Кубанские казаки» – на послевоенную колхозную жизнь:

У нас было принято письма читать всему расчету. Получив почту, мы сейчас же усаживались где-нибудь, смотря по обстановке, и по очереди читали свои письма вслух. Бывали дни, когда каждый из нас получал по шесть-семь писем из разных городов и сел… На этот раз мы разбирали почту, сидя в ровике по колено в воде, пригнувшись. Рядом рвались мины, нас обдавало землей. Мы стряхивали ее с писем, которые читали. Бывало, только начнешь читать письмо, как надо выскакивать к орудию, чтобы помочь пехотинцам отбить очередную атаку немцев. Так мы весь день читали одну почту и дотемна не успели закончить ее. Начали с Урала, кончили на Кубани, а от Кубани до границы еще с десяток писем осталось на завтра. Мы бы все свои бензинки сожгли, чтобы дочитать почту, да нельзя было зажигать огонь – противник в ста метрах от нас лежал (21–22).

Здесь все – бравада. Война изображается не как смертельно опасное дело, а как увеселительное занятие. От немцев здесь отбиваются, как от мух. Так о войне мог бы рассказывать Хлестаков. Из этих фантастических рассказов можно заключить, что лучше всех во время боев за Берлин работала полевая почта, а бойцы больше читали письма, чем воевали.

Известна оценка битвы за Берлин одного из главных ее военачальников Александра Горбатова:

С военной точки зрения Берлин не надо было штурмовать… Город достаточно было взять в кольцо, и он сам бы сдался через неделю-другую. Германия капитулировала бы неизбежно. А на штурме, в самый канун победы, в уличных боях мы положили не меньше ста тысяч солдат. И какие люди были – золотые, сколько все прошли, и уж каждый думал: завтра жену, детей увижу… [249] История России. XX век: 1939–2007. М.: АСТ, Астрель, 2009. С. 159.

Книга, которая претендует на то, чтобы стать голосом «памяти о погибших героях», оборачивается прямым оскорблением их. Она направлена на дереализацию опыта войны и системное разрушение памяти о ней, замену ее сфабрикованной историей.