Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

Эмилия занималась не только тем, что набиралась ума от двух знаменитых мужей. Она много выезжала со своей неразлучной подругой герцогиней де Сен-Пьер. Они вместе бывали в опере, в Королевском (зоологическом) саду, в разных кафе и на заседаниях Академии наук. И во всех этих местах герцогиня дю Шатле назначала свидания Мопертюи. Она даже возила его к своей матери, теперь вдове, жившей в местечке Кретей под Парижем. Эмилия всегда умудрялась втиснуть в один день больше, чем обычная женщина в неделю. Она отличалась отменным здоровьем и способна была подолгу обходиться без сна. При желании она могла работать всю ночь и частенько это делала, предпочитая, чтобы ее ничто не отвлекало.

К сожалению, от переписки Вольтера с мадам дю Шат- ле не уцелело ничего, кроме двух-трех маленьких записок. Оба были заядлыми корреспондентами: даже живя в одном доме, они обменивались письмами. Эпистолярные излияния Эмилии до бесстыдства откровенны, она доверяла бумаге все, о чем думала. Если бы сохранились ее письма той поры к Вольтеру, мы бы больше знали о чувстве, которое она к нему питала. Те, что адресованы Мопертюи, заставляют читателя двадцатого века недоумевать, как у нее в то же самое время мог быть пылкий роман с другим. Но Эмилия смотрела на человеческие отношения не через романтическую призму. Вольтер давал ей много, но он хворал, и тяжелее, чем когда-либо. Мопертюи давал нечто иное. Эмилия брала от каждого то, что хотела.

Вольтер имел много других оснований ревновать к Мопертюи, который во всем норовил его обскакать. Они вместе оказались в Англии, и там Мопертюи стал членом Королевского общества. Он тоже был восторженным учеником Ньютона и, без сомнения, понимал его научное учение лучше, чем Вольтер. Вернувшись во Францию, он тоже пытался свалить с пьедестала Декарта и поднять на него Ньютона и даже посвятил этому вопросу несколько статей. Он тоже был баловнем общества, хотя и не его аристократической верхушки. Позже, когда Вольтер приехал в Германию, его и там ждал Мопертюи, президент Берлинской академии, женатый на высокородной пруссачке. В конце концов, накопившаяся за двадцать лет желчь плеснула Вольтеру в голову, и он в буквальном смысле убил беднягу насмешкой. Но в 1733 году они еще приятельствовали.

Вольтер, окруженный малярами в своем новом доме, заканчивал “Философические письма”. Одновременно он руководил репетициями “Аделаиды Дюгеклен”; сочинял оперное либретто для Рамо и заметки против Паскаля, которые, как он верно предсказал, возмутят многих (хотя автор великодушно обошел молчанием глупые мысли Паскаля о чудесах); искал жилище для Линана и заставлял его писать трагедию “Рамсес”. Он также засыпал Эмилию стихами: “Сейчас все мои вирши посвящены только ей”. Понятно, почему Вольтер говорил, что дни слишком коротки и что писателям следовало бы давать две жизни.

Больше всего его занимало то, что он называл своими “Философическими, политическими, критическими, еретическими и дьяволическими письмами”, которые будто бы были написаны им из Англии другу Тьерьо. Сам Тьерьо находился тогда в Лондоне, уполномоченный Вольтером опубликовать там “Письма” и взять вырученные деньги себе. В 1733 году они были напечатаны под заглавием “Письма об английской нации” и вскоре продавались, как горячие пирожки. Естественно, в Англии не увидели в них ничего предосудительного. Ведь англичане — по словам самого Вольтера — еретики, ни во что не ставящие папу и готовые рукоплескать творениям самого дьявола. Кроме того, “Письма” не только не порочили их нацию, но даже ей льстили. Вольтер понимал, что во Франции они вызовут гораздо больший скандал, чем что-либо из написанного им раньше, поэтому и хотел и вместе с тем боялся их выхода в свет. Он неосмотрительно передал рукопись руанскому издателю Жору, которого потом забрасывал письмами, умоляя ни при каких обстоятельствах никому ее не показывать. В июле он предупреждал Жора, что сам министр юстиции послал в Руан сыщика с поручением вынюхать все, что касается издания. Жор должен спрятать рукопись и уже напечатанные экземпляры и, более того, не выпускать из рук ни одной книги. Сначала нужно подготовить общественное мнение, подождать, пока уляжется буря вокруг “Храма Вкуса”, найти надежного покровителя и, главное, выбрать подходящий момент. Вольтер повторял эти доводы вновь и вновь самому Жору и жившему в Руане Сидевилю, чтобы тот вдолбил их в голову издателя. Он также послал Жору большую сумму денег в возмещение понесенных им из-за отсрочки убытков.

Всю зиму Вольтер болел, то перемогаясь, то лежа в лежку, и так месяц за месяцем. У него не проходили кишечные колики, вызванные издевательствами над его “Храмом”. Он волновался из-за “Философических писем”. “Аделаида Дюгеклен”, представленная в январе, провалилась. Не похоже, чтобы Эмилия была для него в те дни большим утешением, а аббат Линан, живший в его доме, только бесил больного. Бездельник каждый день отправлялся спать в семь часов и поднимался далеко за полдень, нажирался до отвала и беззастенчиво клянчил денег на карманные расходы. Вольтер обеспечил ему пропуск в Комеди франсез, чтобы тот постигал искусство писания пьес. Линан отправлялся туда, напудренный и разодетый, как принц, и часами болтал с актерами и актрисами в кафе “Прокоп” напротив театра. Но “Рамсес” вперед не подвигался. Вольтер, для которого время было драгоценно, не мог без крайнего отвращения смотреть на то, как его убиваю

Роман, после бурного начала, казалось, вот-вот захлебнется в море забот, которые одолели любовников. Но в апреле 1734 года Вольтер поднялся с одра болезни, чуть не ставшего, была минута, его смертным одром, и они вдвоем покатили в Бургундию, на деревенскую свадьбу. Герцог Ришелье собирался жениться на мадемуазель де Гиз. Невеста была родственницей маркизы дю Шат- ле, жених — ее прежней любовью, а устроил этот брак Вольтер. Отец невесты, принц де Гиз, был одним из его должников. Как только у Вольтера появлялись свободные деньги, он спешил их во что-нибудь вложить, предпочитая всем способам помещения капитала ссуды аристократам. Он не раз говорил, что “вельможи” его никогда не обманывали, и даже если опаздывали с выплатой процентов, в конце концов рассчитывались сполна. Гиз был воплощением порока. И он и его жена, умершая в 1732 году, безнравственностью своего поведения заслужили осуждение света, что в тот безнравственный век свидетельствовало о многом. У этих развращенных людей выросла добродетельная дочь с неглупой головкой, и Вольтером завладела мысль выдать ее замуж за своего друга Ришелье. Он взялся сладить дело, но это оказалось вовсе не просто. Ришелье не мог похвастаться родовитостью, его герцогство было не старинным, а дарованным. Хуже того, являясь отпрыском сестры кардинала, он даже звался не Дюплесси, как сам кардинал (выходец из мелкопоместного дворянства), а Виньеро. Его это не устраивало. Всю жизнь он мучился ощущением своего отличия от других герцогов и страстно желал этого союза, который украсил бы его герб лилией. Однако Лотарингский дом, считавшийся почти королевским, восстал против такого чудовищного мезальянса. Тогда Вольтера, знавшего о финансовых затруднениях принца, осенила блестящая идея, что Ришелье должен взять даму без приданого. Гиз позволил себя уговорить, тем более что его дочь, к всеобщему удивлению, объявила, что считает герцога прекрасной партией. Казалось, герцог — последний человек в мире, на которого может пасть ее выбор, но подобно многим другим она в него влюбилась.