Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

Предполагалось, что Сен-Ламбер встретит их в Сире. Эмилия попросила его приехать туда из Нанси вместе с маркизом дю Шатле. Сен-Ламбер в конце концов отговорился: несколько дней наедине с маркизом слишком большой риск для него, и он предпочитает подождать Эмилию в Лотарингии. Она и Вольтер оставались в Сире только две недели, а затем уехали в Люне- виль. Вольтер говорил, что мадам дю Шатле повела себя, точно мужчина перед далеким путешествием. С грустью, но уверенно приведя в порядок дела, она стала прощаться с друзьями. Связав в пачки письма и рукописи, Эмилия отдала часть из них Лоншану, велев уничтожить в случае ее смерти. Сен-Ламбер проявил доброту и преданность в два последних месяца ее беременности, как и мадам де Буффлер. В общем она была окружена любовью, и лишь приступы меланхолии и недомогание мешали ей чувствовать себя в это время счастливой. Мадам дю Шатле стала огромной и у нее часто болела спина. Все в Люневиле очень за нее беспокоились, рожать в ее возрасте считалось крайне опасным, кроме того, напряжение недавней парижской жизни явно не прошло для нее даром. Сен-Ламбер упрекал Вольтера за то, что тот позволил Эмилии так много работать.

“Когда я с вами, — написала она Сен-Ламберу, который уехал в Аруэ повидать принца Бово, — я прекрасно переношу свое состояние и даже часто о нем забываю, но без вас все становится бессмысленным. Я сходила сегодня в мой летний домик, и живот мой ужасно опустился, у меня сильная боль в почках, и весь вечер я так грустна, что не удивлюсь, если ребенок родится ночью. Я буду глубоко несчастлива, хотя вы, я уверена, обрадуетесь. Мне было бы легче вынести боль, будь вы здесь, в этом доме. Вчера я написала вам восемь страниц...”

У Вольтера, с волнением ожидавшего рождения ребенка, разгулялись нервы, и он, дав им волю, затеял короткую, но яростную ссору с месье Аллио, инспектором дворца в Люневиле. Аллио, откупщик, был одним из тех замечательных французов, кого Людовик XV отправил управлять Лотарингией. Благодаря его умению честно, разумно и рачительно распорядиться казной,

Станислав, который был далеко не богат, сумел потешить себя строительством. Своими чудесными памятниками Нанси обязан Аллио в той же мере, что и королю. У мадам Аллио, благочестивой буржуазки, стычка с Вольтером вышла еще раньше. Во время сильной грозы в Люневиле она не стала скрывать свои соображения насчет того, что Господь ударом грома скорее всего уничтожит всех придворных за потворство порокам. “Мадам, — сказал Вольтер, — вам, коли по-вашему Он так жесток, за всю жизнь не сказать о Нем столько доброго, сколько сочинил и написал я”.

Вольтер иногда чувствовал себя слишком нездоровым и часто бывал слишком раздражен, чтобы обедать вместе со всеми. Ему показалось, что еда, которую в таких случах приносили ему наверх, невкусная и не годится для него. Неожиданно, двадцать девятого августа, схватившись за перо, он написал рассерженное, недовольное письмо Аллио. Вольтер бросил все дела, чтобы приехать и доказать свою преданность королю. Но он человек нездоровый, а время трапез, увы, часто совпадает с приступами самых жестоких болей. К тому же в промозглую погоду инвалиду крайне опасно покидать свою комнату по утрам и вечерам. Не мог бы месье Аллио проследить, чтобы в дальнейшем ему доставляли все необходимое, или Вольтеру следует пожаловаться самому королю?

Это письмо попало в кабинет Аллио во дворце в девять утра. В девять пятнадцать, не получив ответа, Вольтер написал снова. Король Пруссии постоянно уговаривает Вольтера приехать и жить у него. В Берлине ему не нужно выпрашивать хлеб, вино и свечи. Разве мыслимо, чтобы придворный короля Франции, находясь с визитом у короля Польши, был вынужден добиваться обыкновенного внимания.

Никакого ответа. Вольтер подождал еще полчаса, а затем написал королю Станиславу.

29 августа 1749 года, девять часов, сорок пять минут.

“Сир, если находишься в Раю, взывать следует к Господу. Вы, Ваше Величество, позволили мне приехать и исполнять мой долг до конца осени, когда я буду вынужден покинуть В.В. Вашему Величеству известно, что я очень болен, и что работа и страдания удерживают меня в моей комнате. Я вынужден просить Ваше Величество распорядиться, чтобы мне были предоставлены удобства, положенные при вашем дворе иностранцам. Со времен Александра короли подкармливали литераторов, и когда Вергилий был с Августом, Аллиотус, дворцовый казначей, снабжал его хлебом, вином и свечами. Сегодня я нездоров, и у меня нет к обеду ни хлеба, ни вина. Имею честь быть вашим покорным слугой, Сир, с нижайшим почтением и т.д.”

В.

Наконец Вольтер получил ответ от Аллио, которому Станислав передал его письмо.

“Вам приносят обед в вашу комнату, месье. У вас есть суп, вино и мясо, я послал вам дрова и свечи. И теперь вы адресуете неправомерные жалобы герцогу и королю. Его Величество передал мне ваше письмо без комментариев, и я не решаюсь сказать ему, как вы неправы, ради вашего же блага. В этом доме существуют определенные правила, и с вашей стороны было бы весьма любезно подчиниться им. Без моей ежедневной собственноручной записки ничего здесь не выносят из погреба. Если для кого-то такой порядок и утомителен, то лишь для меня. Не безразлично ли все это вам, коль скоро вы получаете то, о чем просите?

Я говорю вам, что у вас всего вдоволь, а вы говорите, что вам всего этого мало.

Вы первый пожаловались на здешнее обращение с иностранцами, к коим вы себя, видимо, причисляете. Я присылал вам все, о чем вы просили, и потому повторю, что вы напрасно брюзжите.

Вы ставите мне в пример французский двор. Там свои правила, а у нас свои, и они ничего общего не имеют с французскими, и вы об этом знаете, не хуже меня.

Я сожалею, что вы предприняли подобные шаги, и надеюсь, вам ясно, сколь они неприличны.

Поспорю с вами и относительно того, что Аллиотус, дворцовый казначей, давал Вергилию хлеб, вино и свечу.

Я делаю это для месье де Вольтера, потому что он человек слабый, Вергилий же был сильный и за своим столом развлекал друзей, вместе с которыми был счастлив. Сравнение здесь неуместно. И, кстати, Вергилий работал для собственного удовольствия, дабы прославить свое время, а месье де Вольтер вынужден работать, дабы удовлетворить свои потребности. Поэтому то, что дается одному ради приличия, невозможно предложить другому, из опасения получить отказ”.

Впервые в жизни Вольтера заставило мигом притихнуть письмо, подытожившее переписку, имевшую место летним утром.

Через четыре дня мадам дю Шатле, сидя, по обыкновению, за письменным столом, что-то почувствовала. Оказалось, это была девочка. Эмилия едва успела позвать горничную, а горничная едва успела поднять фартук и принять ребенка, который, пока мать собирала бумаги и укладывалась в постель, лежал на громадной книге. Вскоре роженица и новорожденная спали как сурки. Вызывавшие бесконечные опасения роды оказались легкими. Вольтер в письмах к друзьям говорит о событии с радостью и облегчением. Мадам дю Шатле было проще родить, чем ему написать “Каталину”. Она совершенно здорова, легла в постель только потому, что так полагается, и не сообщает новость сама, поскольку так не принято. Но перед мадам Дени Вольтер представляется утомленным: “Мадам дю Шатле родила, и целая неделя у меня пропала”.