Леонид Алексеев - Полоцкая земля (очерки истории Северной Белоруссии в IX–XIII вв.)

Каково было социальное положение этого мастера? Ясно, что он был свободным ремесленником, иначе имя его не стояло бы на кресте полоцкой княжны. Если следовать чтению боковой надписи, предложенной, как мы указывали, Б. А. Рыбаковым, и считать, что последняя цифра 40 гривен— цена работы (некоторые сомнения в таком чтении были высказаны выше), то Лазарь Богша предстанет в качестве зажиточного ремесленника-ювелира, труд которого ценился в древности и был довольно высоко оплачиваем. Работы его по выделке креста оценивались так же, как работы по мощению 8000 локтей деревянной мостовой [841]. Если даже вычесть сумму, которую он должен был уплатить своим помощникам-подмастерьям (она вряд ли превышала треть стоимости работы), сумма, оставшаяся у мастера, все равно представлялась сравнительно высокой. Мастер этот, хорошо знакомый не только с техникой эмали в древней Руси, но и с художественной стороной эмальерного искусства (излюбленные орнаментальные мотивы своего времени и т. д.), сделал крест по заказу Евфросиньи в том отчасти светском стиле, который для него был более привычным по выработке мелких художественных ювелирных изделий.

Итак, «аристократическое» прикладное искусство Полоцкой земли XII в. (о других видах его у нас пока нет подробных данных) полностью стояло на уровне требований своего времени и использовало лучшие традиции и достижения прикладного искусства всей Руси. Тесные прямые связи Полоцкой земли с Византией, о которых свидетельствует также крест Евфросиньи [842], поддерживались, несомненно, не только существовавшими во всей Руси торговыми, культурными и религиозными связями с этой передовой страной, но и непосредственным родством полоцких князей с византийским [843]. Не следует забывать, что молодость большей части изгнанных князей прошла в этой стране.

Просвещение и письменность проникали на Русь из Византии вместе с новой идеологией феодализма — христианской религией, почему их и следует рассматривать одновременно. Идеологическая жизнь Полотчины конца X — начала XI в. прошла, очевидно, в ожесточенной борьбе христианства с язычеством. Город христианизировался первым, начиная с княжеско-боярских верхов. Христианкой, судя по поздним, правда, документам, была уже Рогнеда [844], а также сын ее и Владимира — Изяслав [845]. Есть некоторые основания полагать, что епископская кафедра была основана в Полоцке около тысячного года [846]. В начале XI в. в Полоцке возникают еще, по-видимому, первые деревянные православные храмы. Деревня долго сопротивлялась христианизации и чем далее от центров, тем, по-видимому, упорнее. В окрестностях Полоцка и Друцка мы встречаем лишь курганы с сожжением, а погребения с трупоположением если и есть, то почти без вещей. Эта же картина, очевидно, наблюдается и у Витебска [847]. Борьба с языческой деревней христианских миссионеров отразилась в белорусском фольклоре и проходила, видимо, вовсе не так идиллически мирно, как это представлялось А. П. Сапунову [848]. Наряду с преданиями об ушедшей в землю церкви, о святых озерах [849], куда свергались «кумиры», в Белоруссии сохранились предания о силачах («оселках»), которые, внезапно появившись в крае, разрушали множество церквей (очевидно, языческих храмов, капищ). Места, где они стояли, еще чтились населением в XIX в. (туда не гоняли скот, там воздвигали кресты и крестились, проходя мимо) [850]. Однако в княжеско-боярской среде XI в. языческие реминисценции были, вероятно, необычайно еще сильны. Еще в 20-х годах XI в. к новорожденному Всеславу Полоцкому, как известно, приглашались волхвы [851], по совету которых этот князь, родившийся «в рубашке», носил ее на себе всю жизнь как талисман. Распространение этого обычая и в XII в. подтверждает «Вопрошание Кирика» [852].

Постройка каменной Софии в Полоцке (1044–1066 гг.) и необходимость ее оснащения богослужебным реквизитом сопровождались ведущимися, очевидно, еще с языческих времен, варварскими методами, весьма далекими от христианских заповедей. Всеслав Полоцкий, например, ворвавшись в Новгород, грабил его соборы и снимал колокола, что с возмущением вспоминали в Новгороде еще и в XII в. Христианство проникло глубже в среду господствующих классов в конце XI — начале XII в. Сын Всеслава, набожный Глеб Минский, в 1108 г. отстроил в Киево-Печерском монастыре трапезную, вместе с женой вкладывал в него огромные ценности и начал возведение храма в своем Минске. С именем другого сына Всеслава — Бориса связывается названный его именем ансамбль Бельчицкого монастыря. В каком-то женском монастыре была пострижена вдова еще одного сына Всеслава — Романа, который, возможно, его и основал.

Оживление церковного строительства в начале XII в. и, следовательно, укрепление новой идеологии в Полоцкой земле, объясняет причину появления на страницах летописей имени епископа Мины, при котором все это произошло и которому летописец Южной Руси, по-видимому, был обязан многими сведениями о Полоцкой земле.

Житие Евфросиньи Полоцкой, дошедшее до нас, правда, в списках XVI в., — единственный источник сведений о религиозной, культурной жизни Полоцка периода, следующего за описанным. Теперь, в 20–40-х годах XII в., христианская идеология проникает в среду господствующих классов еще более. Немалую роль в этом сыграли, вероятно, и княжеские семьи, вернувшиеся в 40-х годах из византийской ссылки. В Полотчине получают распространение идеи подвижничества, монастырской аскезы. Переводы с греческого большей частью, по-видимому, религиозно-нравственного содержания, которые с усердием переписываются Евфросиньей Полоцкой в период ее первоначального затворничества в полоцкой Софии, — дошедшее до нас свидетельство все возрастающей потребности в книге в Полоцкой земле в это время. Однако полоцкая просветительница, очевидно, не была слепой поклонницей Византии, с которой ее связывали еще и увы родства с императором. С ее одобрения вблизи Полоцка дерзновенно поднялся храм, резко порывавший с византийским каноном и утверждавший своим появлением первые самостоятельные высоты молодого русского храмоздательного искусства. Так византийское просвещение, попадавшее в Полотчину по прямым каналам, в XII в. стало приобретать свои русицизированные черты. В это время в Полоцке, как и во многих других древнерусских центрах, появилось, вероятно, и свое летописание. Здесь, следовательно, также возник интерес к местной истории. Главным культурным центром страны стала полоцкая София. Здесь «спасалась» Евфросинья Полоцкая, занимаясь перепиской и распространением книг, здесь, по-видимому, в это время были заложены основы ценной и знаменитой библиотеки. «В глазах образованных людей, — отмечал Р. Гейденштейн, описывая взятие Полоцка Баторием в 1579 г., — почти не меньшую ценность, чем вся остальная добыча, имела найденная там библиотека. Кроме летописей (!), в ней было много сочинений греческих отцов церкви..» Полоцкие летописи, хранившиеся в XVI в. в Софийском соборе, по-видимому, были, по свидетельству Р. Гейденштейна [853], уничтожены. Лишь некоторые отрывки из них дошли до XVIII в. и попали в Еропкинский список, который недолго находился в руках у В. Н. Татищева. Достоверность конспективных выписок из него; сделанных этим автором, почему-то подвергается сомнению.