Сергей Сорочан - Ромейское царство

«Ромейская история» Никиты Хониата об императоре Алексее V Дуке Мурзуфле.

Это был человек хитрый и в то же время самонадеянный, полагавший всю правительственную мудрость в скрытности и рассчитывавший при помощи ее к общему изумлению вдруг явиться со временем, в веках отдаленной будущности, благодетелем своего отечества, в силу того правила, что, как он говорил, царю следует действовать не опрометчиво и безрасчетно, но осмотрительно и неторопливо […]. Царские сокровищницы Дука нашел не только не переполненными через край, или даже не только убавившимися на половину, но совершенно пустыми, и поэтому немедленно по воцарении начал жать, где не сеял, и собирать, где не расточал. Он обложил тяжелыми взысканиями все лица в сане кесарей и севастократов, занимавших прежде, в правление Ангелов, высшие правительственные должности, и вырученные отсюда деньги обратил на государственные расходы. Прежде всего, и нетерпеливее всех желал он окончательно отразить латинов, считая это дело легким: поэтому увеличил бревенчатыми надстройками высоту прибрежных стен города, огородил земляные ворота [216] Земляными воротами, в противоположность прибрежным, назывались все ворота, обращенные к материку. укреплениями и собственным примером одушевил войско. Много раз, опоясавшись мечом, с медной булавою в руках, он собственноручно то отражал неприятельские нападения, то сам храбро и неожиданно нападал на неприятелей, когда они разрозненно бродили в поисках продовольствия. Этим он очень нравился горожанам.

Из «Взятия Константинополя» рыцаря Роббера де Клари о наставлениях латинских прелатов перед окончательным штурмом города 11 апреля 1204 г.

LXXIII. И тогда стали скликать по всему лагерю, чтобы утром в воскресенье все явились на проповедь: венецианцы и все остальные; так они и сделали. И тогда стали проповедовать в лагере епископы — епископ Суассонский, епископ Труаский, епископ Ханетест, мэтр Жан Фасет и аббат Лоосский, и они разъясняли пилигримам, что битва является законной, ибо греки — предатели и убийцы, и им чужда верность, ведь они убили своего законного сеньора, и они хуже евреев [, распявших Христа]. И епископы сказали, что именем Бога и властью, данной им апостоликом [217] Папой римским Иннокентием III, наместником апостола Петра. , отпускают грехи всем, кто пойдет на приступ, и епископы повелели пилигримам, чтобы они как следует исповедались и причастились и чтобы они не страшились биться против греков, ибо это враги Господа. И был отдан приказ разыскать и изгнать из лагеря женщин легкого поведения и всех их отослать подальше от лагеря; так и поступили: всех их посадили на корабль и увезли весьма далеко от лагеря.

Из «Истории завоевания Константинополя» монаха Гунтера из обители Пэрис, писавшего в 1207–1208 гг. по рассказам вернувшегося из крестового похода пэрисского аббата Мартина.

XVII. […] Затем корабли [крестоносцев] с укрепленными на них башнями приблизились, насколько можно было, к стене [Константинополя]; и в то время как несколько храбрецов полезли по лестницам наверх, герольды громко возвестили: тот, кто первым взберется на вражеские стены, получит в награду сто марок. И тогда ты увидел бы, как все с неистовостью стали добиваться того, что предназначалось лишь одному, — не столько из стремления к обещанным деньгам, сколько из любви к Богу и ради общей пользы и для завершения начатых трудов […].

[Взломав ворота, крестоносцы ворвались в город.]

XVIII. С радостными криками ринулись в открытые ворота те, кто был на кораблях, сделав вид, будто грозят врагам смертью копьями, мечами, камнеметательницами, стрелами и всякого рода метательным оружием, а [на самом деле] не имея вообще никакого желания [устраивать] кровопролития; как растерявшихся овец, погнали они врагов по всем площадям города, и те бежали в таком множестве, что даже простор широких улиц был им тесен для бегства; [наши] накинулись на них с такой стремительностью, что не давали им ни передохнуть, ни оглянуться назад. И хотя они могли убивать сколько угодно, […] умерщвлены были лишь очень немногие [из греков]. Крестоносцы по своей воле давали им пощаду, ибо еще находившиеся с ними в лагере монахи [в том числе], конечно, Мартин [Пэрисский] и другие, часто увещевали их не марать по возможности своих рук кровью. Тем не менее, в тот день [218] По Гунтеру, крестоносцы ворвались в Константинополь 18 апреля 1204 г. убито было около двух тысяч горожан, но [они погибли] не от [рук] наших, а от [рук] тех франков, италийцев, венецианцев, немцев и прочих, которые уже раньше жили в городе, но во время осады были заподозрены в измене, и так как соединились с нашими, то подверглись изгнанию греками [из Константинополя]. Помня эту несправедливость, они жесточайшим образом мстили [теперь] грекам за свою обиду […].

Только тогда, когда все враги были побеждены и обращены в бегство и самым жалким образом изгнаны из города, и только после того как ворота были тщательнейше заперты, победителям дозволено было заняться добычей, но не ранее того: под угрозой казни (букв.: потери головы) было запрещено до полной победы помышлять о добыче. Итак, они нашли повсюду и в изобилии такое количество денег в золоте и серебре, такое великолепие благородных камней и одежд, такое сверхизобилие драгоценных товаров, такую массу съестных припасов, такие замечательные наполненные всевозможным добром дома, что все они вдруг превратились из пришельцев и нищих в богатых горожан.

Тем временем упомянутый выше пожар опустошил почти третью часть города: ибо в то время, пока все, горожане и паломники, были поглощены столь тяжкой опасностью [219] То есть, военными действиями. , [там] не нашлось никого, кто мог бы погасить беспрепятственно распространявшийся огонь [220] В действительности, Константинополь в 1203–1204 гг. поджигался крестоносцами трижды. Простой рыцарь из французского города Амьена, Робер де Клари (ок. 1170 — после 1216), в своих мемуарных записках «Завоевание Константинополя» отметил, что на второй день после взятия города крестоносцы, опасаясь нападения греков, выработали план поджога города с наветренной стороны и «все бароны согласились с этим планом». […].

[В следующей главе рассказывается об охоте за константинопольскими святыми реликвиями аббата Мартина Пэрисского].

«Ромейская история» Никиты Хониата о разграблении Константинополя латинами в 1204 г.

Неприятель сверх всякого ожидания увидел, что никто не выступает против него с оружием в руках и никто не сопротивляется: напротив, все остается открытым настежь, переулки и перекрестки не защищены, нигде ни малейшей опасности и полная свобода неприятелю. Жители города, передавая себя в руки судьбы, вышли навстречу латинам с крестами и святыми изображениями Христа, как это делалось в торжественных и праздничных случаях; но и это зрелище не смягчило души латинов, не умолило их и не укротило их мрачного и яростного духа: они не пощадили не только частное имущество, но, обнажив мечи, ограбили святыни Господни и звуком труб побуждали коней идти вперед. Не знаю с чего начать и чем кончить описание всего того, что совершили эти нечестивые люди. О ужас! Святые образы бесстыдно потоптаны! О горе! Мощи святых мучеников заброшены в места всякой мерзости! Но что страшно промолвить, и что можно было видеть глазами: Божественное Тело и Кровь Христовы разлиты были и разбросаны по земле. Некоторые из них разбивали драгоценные чаши: их украшения прятали за пазуху, а из них пили, как из бокалов. О предтечи Антихриста и предвестники его нечестивых дел, в ожидании которых мы находимся! […] О разграблении храма (Св. Софии) нельзя и слушать равнодушно. Святые налои [221] Налои (аналой) — высокий столик для чтения стоя церковных книг. , затканные драгоценностями и необыкновенной красоты, приводившей в изумление, были разрублены на куски и разделены между воинами вместе с другими великолепными вещами. Когда им было нужно вынести из храма священные сосуды, предметы необыкновенного искусства и чрезвычайной редкости, серебро и золото, которым были обложены кафедры, амвоны и врата, они ввели в притворы храмов мулов и лошадей с седлами; животные, пугаясь блестящего пола, не хотели войти, но они били их и таким образом оскверняли их калом и кровью священный пол храма.