Натан Эйдельман - Твой восемнадцатый век; Прекрасен наш союз…

На всех этажах и на лестницах горели лампы (разумеется, не электрические). Память сохранила то, что казалось необыкновенным, прежде непривычным: в двух средних этажах были паркетные полы. В зале — огромные зеркала во всю стену, и мебель обита штофом — тяжёлым узорчатым шёлком…

Пущин находил, что «при всех этих удобствах нам нетрудно было привыкнуть к новой жизни». Тем более что лицейским был предложен заранее выработанный режим, «правильные занятия»: подъём по звонку в шесть утра. Одевались, шли на молитву.

От 7 до 9 часов — класс, то есть учебные занятия.

В 9 — чай с белой булкой: никаких завтраков! Хотя все лицеисты были из «благородного сословия» и, случалось, швыряли плохо выпеченные пирожки в бакенбарды Золотареву [25] Помощник надзирателя по хозяйственной части (сегодня мы сказали бы «завхоз»). , но воспитатели стремились отучить их от изнеженности и роскоши.

Сразу после чая — первая прогулка до десяти часов.

Особенно весело гулялось летом, когда Царское Село становилось «Петербургом в миниатюре», когда кругом — люди, музыка, представления. Осенью же, как пожалуется в одном из писем Илличевский, «всё запрётся в дому, разъедется в столицу или куда хочет, а чем убить такое скучное время? Вот тут-то поневоле призовёшь к себе науки».

От 10 до 12 — класс.

С 12 до часу — вторая прогулка.

В час — обед из трёх блюд. Сначала давали каждому по полстакана портера — потом нашли это баловством: запивали квасом и водою.

От 2 до 3 — чистописанье или рисованье.

От 3 до 5 — класс.

В 5 часов — чай; до 6 — третья прогулка; гуляли обязательно, в любую погоду; потом повторение уроков, или «вспомогательный класс», то есть дополнительные занятия для отставших.

Для особо провинившихся карцера сначала не заводили (появился позже), телесных наказаний никогда не было: на этом настаивал и этого добился Малиновский — а ведь в большинстве учебных заведений били, и даже императрица Мария Фёдоровна при обучении своих младших детей Николая и Михаила рекомендовала педагогам при случае применять силу… В Лицее же изредка только «арестовывали» ученика в его собственной комнате и у двери ставили дядьку на часах…

По средам и субботам бывало вечернее «танцеванье или фехтованье».

Каждую субботу — баня. За чистотой следили строго. Как водилось в дворянском обществе, за лицеистами ходило несколько дядек: они чистили сапоги, платье, прибирали в комнатах. Впрочем, и здесь привилегии, льготы воспитанников сочетались с весьма суровыми, даже спартанскими, деталями быта — казённое платье, к примеру, так редко заменяли, что многие даже в церковь являлись в заплатках… Кстати, сохранилось немало свидетельств о добрых, даже дружеских, отношениях воспитанников с «обслуживающим персоналом»: опросив друзей поэта, известный исследователь его жизни и творчества П. И. Бартенев запишет: «Пушкин легко сходился с мужиками, дворниками и вообще с прислугою. У него были приятели между лицейскою и дворцовою царскосельскою прислугою».

Но вернёмся к лицейскому распорядку дня… В половине девятого — звонок к ужину.

После ужина до 10 часов отдых, развлечения. В зале в это время, по словам Пущина, «мячик и беготня» — сегодня мы сказали бы — спортивные упражнения.

В 10 — вечерняя молитва, сон.

Горят ночники во всех арках. Дежурный дядька мерными шагами ходит по коридору.

Им в общем неплохо вместе, этим мальчишкам, которым, правда, нельзя ездить домой и очень трудно даже изредка видеться с родителями. Уроков немало, зато немало и забав. Получив задание от Кошанского описать восход солнца в стихах, туповатый Мясоедов поражает всех первой строкой (как оказалось, впрочем, списанной у одной поэтессы):

Услышав, что солнце у Мясоедова восходит на западе, Пушкин (а по другим сведениям — Илличевский) приделывает окончание:

Василий Фёдорович Малиновский хочет занять, просветить, развить своих воспитанников.

Не пропускаются их дни рождения…

Соревнования по иностранным языкам: кто случайно заговорит по-русски, того штрафуют.

Первой же зимой, 12 декабря, в день рождения царя, состоялся и бал с иллюминацией. Собравшиеся в зале сами избирают из своей среды наиболее отличившихся в учении и поведении. Пушкин не входит в это число — с самого начала плохо гармонирует с Александром I и его праздниками…

На квартире гувернёра Чирикова — литературные собрания, на которых участники по очереди рассказывают повесть, начатую одним, продолженную другим, третьим, в зависимости от охоты и фантазии. Лучший рассказчик — Дельвиг. Товарищи знали, что его никогда нельзя застать врасплох — всегда наготове интрига, завязка, развязка… Даже Пушкин уступал земляку и пускался на хитрости. Так однажды он изумляет и восхищает присутствующих, складно пересказывая одно сочинение Жуковского, зато позже действительно сочиняет две повести (сюжет которых двадцать лет спустя ляжет в основу «Метели» и «Выстрела»).

В ту осень 1811 года, их первую осень, вся Европа замерла под наполеоновским сапогом: от Норвегии до Гибралтара, от Голландии до Немана — всё в его руках. Но — «ещё грозил и колебался он».

Ещё восемь месяцев тем ребятам мирно учиться, присматриваясь друг к другу и наставникам.

Наставников было сначала одиннадцать (директор, учителя, гувернёры). Кроме того, в «лицейском штате» числился надзиратель, помощник гувернёра, доктор и четверо — при хозяйстве и бухгалтерии.

Кто лучший?

Василий Фёдорович Малиновский: это имя трижды мелькнёт в «Программе записок». Написанная за него речь, с которой приходилось начинать,— символ многих, очень многих трудностей; того, что с первого дня испытывает этот замечательный человек, образованный, умный, мечтающий о реформах, существенных переменах в стране, где примут деятельное участие Лицей и лицеисты. Хотя у Василия Фёдоровича Малиновского генеральский чин (действительного статского советника), он хорошо помнит своих недавних предков-разночинцев. Мы понимаем, как много личного вкладывал этот человек, например, в характеристику отличных успехов Владимира Вольховского. В письме к его матери директор подчёркивал, что особенно радуется успехам воспитанника, всего достигшего исключительно своими силами, не имея знатного имени или особенного богатства.