Александр Чубарьян - Канун трагедии [Сталин и международный кризис: сентябрь 1939 - июнь 1941 года]

В.А. Невежин приводит выдержки из выступления главного идеолога партии А.А. Жданова 30 ноября 1940 г., в котором го­ворилось об опасном "безмятежном состоянии, о беспечном отношении к вопросам обороны". Он сослался на сталинское высказывание о необходимости готовиться к неожиданностям, чтобы не быть застигнутыми врасплох, и указал на недостатки в подготовке к возможной войне. Жданов отметил: "Некото­рые товарищи приходят в ужас от мысли о неизбежности людских жертв и материальных потерь в грядущей войне. Если придется воевать, то мы должны быть не менее энергич­ными и не менее жестокими, чем наш военный противник" 22.

Спустя более года после эйфории и успокоенности речь главного советского идеолога звучала совершенно по-иному. Как в этом выступлении, так и во многих других речах, а также документах конца 1940 — начала 1941 г. постоянно обращалось внимание на усиление боевой готовности, на необходимость изживать "мирные" настроения беспечности. Создавалось впе­чатление, что существовала общая установка. В полной мере это стало очевидным в феврале 1941 г., когда недавно назначен­ный начальник ГлавПУ А.И. Запорожец направил на имя А.А. Жданова подробную докладную записку о состоянии про­паганды среди населения 23. Дневник посещений Сталина фик­сирует, что именно в день отправки записки Жданов и Запоро­жец почти три часа находились в кабинете Сталина 24. Данный факт не оставляет сомнений, что записка Запорожца не была его личной инициативой. Она отражала позицию Сталина и Жданова и, вероятно, решения, принятые руководством пар­тии и страны.

Записка Запорожца имела широкий и комплексный харак­тер. В ней предусматривались меры в области пропаганды (в армии и среди гражданского населения), "военизация" пио­нерской и комсомольской физкультурных организаций, дава­лись поручения издательствам по выпуску литературы о войне и мире, в частности о современной войне. Шла речь и о пере­стройке научных организаций, Союза советских писателей, Ра­диокомитета и кинематографии. Им вменялось в обязанность развивать военную пропаганду, даже вести изучение ино­странных языков сопредельных стран — "наших вероятных противников".

Проанализировав записку Запорожца, В.А. Невежин делает вывод: объем предполагаемых мер был столь велик, что вряд ли ее автор сформулировал бы свои предложения, не получив предварительно "добро" у вождя либо у его ближайших сорат­ников 25.

Нам представляется, что в данном случае Невежин сужает постановку вопроса. Записка Запорожца явилась следствием общего решения, которое, видимо, было принято в Кремле на рубеже 1940— 1941 гг. Реализация этого решения предполагала действия и меры по различным направлениям. И одно из них касалось вопросов значительных изменений в содержании и формах пропаганды и агитации среди населения. Среди них важное место отводилось повышению боевого духа Красной Армии.

В течение марта —апреля 1941 г. намеченные меры (не толь­ко изложенные в записке Запорожца) начали реализовываться, причем весьма ускоренным способом. Были сняты запреты на многие статьи и произведения литературы и искусства, нало­женные в конце 1939 — начале 1940 г. либо за их прямую анти­германскую направленность, либо из боязни вызвать недоволь­ство в Берлине. В прессе дали высокую оценку фильму "Алек­сандр Невский", удостоенному Сталинской премии в марте 1941 г. 26, несмотря на его откровенную антигерманскую напра­вленность. Тогда же Сталин предпринял демонстративный шаг, лично позвонив писателю И.Г. Эренбургу. Он похвалил наме­рение писателя показать оккупационную политику фашист­ской Германии во Франции 27. В апреле во время встречи группы кинематографистов с К.Е. Ворошиловым писатель Вс. Вишневский заверил маршала, что "у советских людей на­лицо готовность к войне против Германии, а также сохрани­лись привитые еще до заключения пакта о ненападении анти­фашистские настроения" 28. Наконец, отметим известный факт, когда югославский посол на двусторонних переговорах сооб­щил Сталину, что правительство Югославии получило инфор­мацию о подготовке Германии к нападению на СССР. Сталин поблагодарил посла и сказал: "Мы готовы, если им, немцам, угодно — пусть пойдут" 29.

С 25 марта по 5 апреля был осуществлен новый частичный призыв в Красную Армию, что позволило увеличить ее числен­ность на 300 тыс. человек 30. В ряде работ сторонников версии о подготовке Советского Союза к нанесению превентивного удара по Германии в качестве аргументов выдвигалась мысль, что совет­ские руководители объявили "мобилизационную готовность". Представляется, что подобные рассуждения основаны на непра­вильном толковании слова "мобилизация". В русском языке, как известно, существует двоякое значение этого слова: одно — непо­средственный призыв в армию, особенно в условиях войны, дру­гое имеет более общий смысл, включая состояние напряжения сил, готовность сконцентрироваться на тех или иных задачах.

Применительно к предвоенным событиям, конечно, речь не шла о какой-либо конкретной мобилизации. Термин "мобили­зационная готовность" употреблялся советскими руководителя­ми еще с весны 1940 г. как призыв не успокаиваться, не почивать на лаврах, а находиться в состоянии готовности к испытаниям или к возможным осложнениям, вплоть до опасности войны.

Одно из первых упоминаний слова "мобилизация" мы нахо­дим в докладе Молотова на заседании Верховного Совета СССР 1 августа 1940 г., когда он завершил свое выступление следующим заявлением: «Чтобы обеспечить нужные нам даль­нейшие успехи Советского Союза, мы должны всегда помнить слова товарища Сталина о том, что "нужно" весь наш народ держать в состоянии мобилизационной готовности перед ли­цом опасного военного нападения, чтобы никакая "случай­ность" и никакие фокусы наших внешних врагов не могли застать нас врасплох» 31. В дальнейшем, в 1940 г. и особенно в начале 1941 г. слова о "мобилизационной готовности" неодно­кратно употреблялись деятелями разного уровня, но отнюдь не подразумевали призыв к мобилизации. Речь все же шла о необ­ходимости отказаться от "беспечности", об осознании возрос­шей внешней угрозы. При этом, разумеется, имелась в виду именно опасность со стороны Германии.

В контексте событий тех месяцев в словах о "мобилизаци­онной готовности" был заложен определенный смысл. Они от­ражали явное намерение власти подготовить народ к военной угрозе, но отнюдь не предполагали каких-либо определенных шагов.

Обсуждение ситуации и определение мер по подготовке к войне проходило и в органах разведки. П.А. Судоплатов вспоми­нал в своей книге, что в начале 1941 г. состоялось совещание ру­ководства Разведуправления Красной Армии и оперативного уп­равления Генштаба, на котором обсуждался вопрос о состоянии немецких и японских вооруженных сил. Главным был вопрос — предполагает ли военная разведка и НКВД одновременное нача­ло военных действий против СССР как на Западе, так и на Даль­нем Востоке. В итоге было принято решение, доложенное высшему руководству: "Ограничиться активной обороной на Дальнем Востоке и развернуть на западном направлении глав­ные силы и средства, которые были бы готовы не только отра­зить нападение на Советский Союз, но и разгромить противни­ка в случае его вторжения на нашу территорию". При этом ясно говорилось, что речь идет именно о Германии и ее союзниках 32.