Владимир Кузнецов - Очерки истории алан

95. Schlumberger J. Sidillographie de Г empire Byzantin. Paris, 1884.

96. Абаев В. И. Происхождение осетинских фамильных имен Царазонта и Агузата. «Литературная Осетия», 60, 1982.

97. Урхаеци Маттеос. История. Перев. М. Дарбинян. Архив СОНИИ ИФЭ, ф. I., д. № 137-а.

98. Вердзенишвили Н., Джавахишвили И., Д ж анаши я С. История Грузии, ч. I. Тбилиси, 1946.

99. Гаглойти Ю. С. Средневековые летописи о Давиде Сослане. «Литературная Осетия»,33, 1969.

100. Аннинский С. А. Известия венгерских миссионеров XIII–XIV вв. о татарах и Восточной Европе. «Исторический архив», III, 1940.

101. Епископа Феодора «Аланское послание». Перев. Ю. Кулаковского. ЗООИД, т. XXI, Одесса, 1898.

Истоки аланской культуры, материальной и духовной, своими корнями уходят в предшествующую сарматскую культуру, осложненную в условиях Кавказа влиянием местного этнокультурного субстрата и внешними культурными импульсами. «Основным содержанием истории какой-нибудь страны является степень ее участия в мировом культурном общении», — писал В. В. Бартольд (I, с. 653), и без учета такого общения многие явления аланской культуры могут быть непонятыми. Само собой разумеется, аланская культура — сложное историческое явление, неоднозначное в разных ареалах, членящееся на ряд локальных групп, или вариантов, и динамично развивающееся и меняющееся во времени. Последнее особенно относится к аланской культуре Северного Кавказа, где диахронный разрез позволяет проследить, пока в самых общих чертах, динамику культурного развития и его местную специфику. Все эти проблемы, нами осознаваемые, представляются в то же время очень сложными, требующими специальных разработок. Настоящий очерк не может претендовать на подобную роль и преследует более скромные цели — дать общую картину культурной истории северокавказских алан. При этом мы выделяем в развитии аланской культуры три последовательных этапа: раннеаланский — I–V вв. (причем V в., соответствующий эпохе «переселения народов», имеет особую окраску и является переходным к следующему этапу), среднеаланский — VI–IX вв. — и позднеаланский — X–XII вв., захватывающий начало XIII в. (до монгольского нашествия).

Выше уже говорилось о культуре и быте алан в первых веках н. э. когда они, будучи типичными кочевниками-скотоводами, передвигались со своими стадами по бескрайним степям от Урала до Дуная. Такие авторитетные авторы, как Страбон и Тацит, свидетельствуют о жизни алан постоянно на колесах и в седле. Но наиболее обстоятельный рассказ об образе жизни, быте и даже внешнем виде алан принадлежит Аммиану Марцеллину: «аланы (нет надобности перечислять теперь их разные племена), живя на далеком расстоянии одни от других, как номады, перекочевывают на огромные пространства; однако с течением времени они приняли одно имя и теперь все вообще называются аланами за свои обычаи и дикий образ жизни и одинаковое вооружение. У них нет никаких шалашей, нет заботы о хлебопашестве, питаются они мясом и в изобилии молоком, живут в кибитках с изогнутыми покрышками из древесной коры и перевозят их по беспредельным степям… Почти все аланы высоки ростом и красивы, с умеренно белокурыми волосами; они страшны сдержанно-грозным взглядом своих очей, очень подвижны вследствии легкости вооружения и во всем похожи на гуннов, только с более мягким и более культурным образом жизни… Они не имели никакого понятия о рабстве, будучи все одинаково благородного происхождения» (2, с. 304–305).

Это — живое и чрезвычайно ценное свидетельство современника, отражающее уровень науки того времени, хотя как представитель римской цивилизации Аммиан к так называемым «варварским» народам относился с явным пренебрежением (3, с. 57). Тем не менее из рассказа Аммиана вытекает, что в его время (IV в.) аланы еще вели кочевой образ жизни, отличавшийся неприхотливостью и суровостью быта и нравов, имели одинаковое («легкое», по Аммиану) вооружение и, можно думать, достаточно однородную материальную культуру, похожую на гуннскую, но отличающуюся от нее более высоким уровнем. Последнее может объясняться длительными контактами и воздействием культуры позднеантичных городов Северного Причерноморья, приливом ираноязычного аланского населения в некоторые причерноморские города, в первую очередь, в Танаис, с середины II в., что надежно документируется аланской ономастикой в надписях (4, с. 80–93). С другой стороны, прилив сармато-аланского населения наблюдается в Таврике, особенно в Пантикапее, где археологически также установлено наличие аланской ономастики (5, с. 23; 6, с. 28, 31). Расселившиеся в северопричерноморских городах аланы активно приобщались к культурным достижениям эллинистической эпохи и служили посредниками в культурном обмене с кочевыми аланами, имевшими традиционные зимовья вокруг Меотиды, т. е. в непосредственном соседстве с Танаисом и Таврикой. Это была лишь часть тех внешних культурных импульсов, о коих упоминалось выше.

Ярким показателем культурного влияния позднеантичных городов могут служить изделия полихромного стиля, о котором мы упоминали выше. Ювелирное искусство полихромного стиля эпохи «великого переселения» в северопричерноморских степях представляет собой развитие греческого ювелирного искусства Боспора, постоянно испытывавшего воздействие вкусов варварских племен сарматов, алан, гуннов. Полихромные изделия городских ювелирных мастерских в IV–V вв. распространялись по всей северопричерноморской степи и Северному Кавказу, сделавшись одним из элементов материальной культуры и алан этого времени. Но аланы не были пассивными потребителями весьма импозантных и (эффектных, бьющих в глаза украшений (7, табл. CI, СП и др.); по И. П. Засецкой, сарматы и аланы оказали большое влияние на формирование полихромного стиля, а искусству их также не чужда многоцветность (8, с. 53,). Зона боспорского культурного влияния до середины III в. (готских вторжений) очерчена А. К. Амброзом: Восточный Крым, Северный Кавказ, Волга от низовьев до среднего течения, Нижний и Средний Дон (9, с. 145). Как видим, это территории, в догуннский период занятые преимущественно сармато-аланами.

Полихромный стиль, характеризующийся обильным применением цветных вставок в золотой фон, конечно, не был общедоступен. Эти дорогие ювелирные украшения были атрибутом моды, распространенной среди социальной верхушки, и особенностью аристократического быта того времени.

Кочевое скотоводческое хозяйство, кочевой быт и присущая ему культура четко отразились в структуре осетинского языка. В. И. Абаев по этому поводу пишет: «Материалы языка подтверждают другие исторические свидетельства, из которых видно, что осетины появились на арене истории как народ-скотовод и кочевник. Скотоводческая терминология выступает в языке компактной цельной массой, с печатью большой древности и единого, именно иранского происхождения» (10, с. 56). Далее В. И. Абаев приводит многочисленные лингвистические примеры, характеризующие древнее скотоводческое хозяйство, среди которых есть и основные мясо-молочные продукты (в том числе и «физонаг» — шашлык, «едва ли не древнейший кулинарный термин в осетинском»).