Валерия Косякова - Код Средневековья. Иероним Босх

Рис. 33 а. Реконструкция утраченного триптиха. Предположительно, в центре могла быть сцена Страшного суда, концептуализирующая всё повествование о человеческой жизни в эсхатологическом свете, – по версии Фрисо Ламмерсе (каталог Прадо). Другая версия принадлежит Стефану Фишеру: с его точки зрения в центре был не Страшный суд, а брак в Канне.

Рис. 33 б. Коробейник, аллегория выбора на земном пути, – либо внешняя сторона створок, либо часть внутреннего пространства триптиха.

Невозможно узнать, покинул ли коробейник бордель только что или просто проходит мимо, отказывая искушению. Его нога перевязана тканью: он был ранен, скорее всего, укушен собакой – врагом путешествующих продавцов. Как и в «Возе сена», скалящийся пёс ассоциируется с нечистым. На путнике надет капюшон – он бежит греха, но в его руках шляпа с эротическими символами – был ли в его разуме грех похоти?

Рис. 34. Бордель в средневековых Нидерландах зачастую находился при кабаке или бане.

Мораль сего сложного образа аналогична закрытым створкам «Воза»: путник – символ человека, который на своём жизненном пути должен постоянно принимать решения: следует ли уступать плотской похоти, соблазнам, которые встречаются на этом пути, или нести свой крест достойно и в воздержании, подражая Христу.

Как и в «Возе сена», иконографический источник композиции не совсем очевиден. И если в «Возе» можно обнаружить отсылки к библиизмам на тему «суеты сует», то эта картина в большей степени отсылает к притче о блудном сыне, оставившем отца, кутившем, блудившем, промотавшем своё состояние. Сын опускается на самые глубины греха, становится свинопасом (поэтому органично выглядят свиньи на заднем плане) перед тем, как раскаяться и вернуться к своему отцу. Босым и ободранным он возвращается в отчий дом – эти детали стали устойчивой частью иконографии (например, у Рембрандта в «Возвращении блудного сына» левая нога раскаявшегося – боса, а правая чуть прикрыта подошвой). Блудный сын – многогранный символ прихода грешника к покаянию (вере), возвращения души в лоно Бога своего, воссоединения Сына и Отца [69] В старых каталогах можно встретить название картин «Блудный сын», восходящих к работам: Glück, G. Zu einem Bilde von Hieronymus Bosch in der Figdorschen Sammlung in Wien // Jahrbuch der Königlich Preußischen Kunstsammlungen, 1904, рp. 174–185. De Tolnay, C. Hieronymus Bosch, Basle, 1937, pр. 46–47. Von Baldass, L. Hieronymus Bosch, Vienna, 1943, p. 17, 67, 232. На сегодняшней день от него отказались в пользу «Разносчика/Коробейника». . Образ коробейника включается также в этот знаковый код, протоформула которого представлена в евангельской притче. Аллюзия, отсылающая к Священному писанию и тем самым добавляющая глубины, могла быть весьма осознанной целью художника.

Рис. 35. В кроне дерева над коробейником изображена излюбленная Босхом сова. Чёртова птица своими трюками так же, как и в «Возе сена», соблазняет несведущих птиц – метафора дьявола, охотящегося на души. Босх не единственный, кто использовал сову в контексте греха. У Яна Госсарта можно увидеть маленькую сову, сидящую в окружении других птиц на дереве рядом с Адамом и Евой. Множество средневековых миниатюр показывают птицу в отрицательном свете, но речь об этом ещё пойдёт далее.

Рис. 36 а. Левая нога – боса, правая – в продранной сандалии, – маркировка глупости дурака. Шут, снявший ботинок (или надевший его на голову), – частый герой миниатюр и фольклора. Das Narrenschiff, fol. 42r. Bayerische Staatsbibliothek, München.

Рис. 36 б. На многих картинах Босха видим сцены, в которых у героев или различных существ проблемы с обувью. «Одна нога обута, другая босая», – устойчивая поговорка (у Брейгеля также есть её визуализация во «Фламандских пословицах), у Босха разная обувь связана с образом глупости и безумия; обувь, являясь атрибутом социального статуса, также маркирует проблемы, связанные с ним.

До того, как триптих был расчленён, «Корабль дураков» и «Аллегория обжорства» представляли собой единое целое, а небольшой фрагмент композиции, соединяющий эти сцены, вырезан и утрачен.

Корабль – концентрированный средневековый символ, в первую очередь с ним ассоциировали Церковь. Центральная часть собора называется неф, в переводе – палуба. Римский крест, на котором был распят Христос имел Т-образную форму, напоминавшую якорь (поэтому в раннехристианском искусстве можно увидеть так много граффити с изображением якорей), апостолы братья Пётр и Андрей были рыболовами: « Я сделаю вас ловцами человеков », – слова Христа, адресованные им (Мф. 4:18–19). Христианский храм – это корабль, способный пронести по волнам мирских треволнений человека от его рождения до самой смерти. Корабль, – чрезвычайно положительный знак, – в сцене с дураками профанируется и теряет свою сакральность, профанируется. Рыбаки, как известно, не последнюю роль сыграли в Евангелии и в распространении благой вести. Но здесь гаденькие персонажи выпивают и закусывают, а монах и монахиня, которые должны нести слово Божие, горланят, распевая песню. Лютня, ягодки, вино, прелюбодеяние… У куста, как у руля, сидит переодетый в костюм чёрта актёр. Лицедеи в Средневековье ассоциировались с чем-то травестийным, негативным, их даже запрещали хоронить на кладбище – ваганты, подобно сатане, меняют личины, нарушая замысле божий. Кстати, современные помпоны на головных уборах являются рудиментом рожек, которые украшали шапочки переодетых чертиками и бесами актёров (рис. 37).

Рис. 37. Корабль дураков.

Мачта судна – вовсе не крест, а дерево, по которому ползёт упитанный мужчина, дабы ножом срезать привязанную к стволу курицу. В этой сцене Босх запечатлел популярный языческий ритуал, во время празднования Масленицы разыгрывавшийся в Нидерландах, северной Европе и на Руси – обряд майского дерева, когда взбираются по намазанному жиром стволу весеннего древа, славя плодородие, – очень популярная ежегодная забава. На вероотступничество намекает и мусульманский (еретический, по Босху) флаг, развевающийся над пассажирами дурного судна. А в кроне лукавого дерева сидит сам дьявол в образе глазастой совы. Корабль без штурвала и рулил, он ведом не словом божиим и заповедями, а дураками, сгорбленным шутом. Его характерная шапочка с рожками демонстрирует его бесовскую природу – так же, как и посох с антропоморфным лицом-навершием. Подобную шутовскую трость обнаруживаем и у дураков Себастьяна Бранта (рис 39 а, б, в).