Готхард Хейнрици - Заметки о войне на уничтожение [Восточный фронт 1941–1942 гг. в записях генерала Хейнрици]

Отсюда я, к сожалению, ничего не могу вам подарить. Я даже не могу вам сообщить, что я приобрел какие–то меха. Так как их конфисковали в пользу рейха. […]

Где мы встретим праздник, я не знаю, но, должно быть, не в Грязново, что в переводе означает «Dreckdorf» [Грязная деревня]. Я бы не хотел справлять Рождество здесь, где мы стоим уже больше четырех недель, где всё так тесно, и всё напоминает о неприятных переживаниях.

Ничего не знаю и о том, как мы встретим праздник. Я вполне допускаю, что русский сделает всё возможное, чтобы нам его испортить. Он скажет, что немец в этот день отвлечется, вот мы его и атакуем. И потому вполне вероятно, что наша «тихая ночь» будет наполнена канонадой. […] И мы [штабные офицеры. — О. Б., И. П.], и войска предпочли бы, чтобы мы остановились до зимы. Тогда бы у нас были потрепанные, но боеспособные войска, позиции, пригодные для ведения боя, зимние квартиры. Сейчас ничего этого у нас нет. […]

То, что наш Мюнстер так сильно пострадал, я прочел с большим сожалением [188]. Но тем не менее мы хотим сохранить квартиру. Я хочу сохранить ощущение, что у меня хоть где–то есть дом. […]

Отчет семье [189] , [Грязново] 11 декабря 1941 г.

BArch. N 265/155. BL 149–154f. Ms.

Бои продолжались с 19 ноября. Очень тяжелые, очень кровавые и требующие из–за зимы неслыханных усилий. Между 27 и 30 ноября мы взяли Алексин. Этот город, расположенный на лесистом холме в излучине Оки, был, как и Тула, краеугольным камнем оборонительных позиций, построенных русскими к югу от Москвы. Чтобы не быть распознанными на снегу и преждевременно обстрелянными, мы снова начали бой ночью. Мы не собирались ошарашить противника, но кое–где это удалось. Однако в целом мы застряли на позициях противника и лишь с большим трудом к вечеру продрались сквозь них. Широкие минные поля местами ставили нашу пехоту в тяжелое положение, пришлось преодолеть несколько кризисных ситуаций.

Наши войска, которые ведут наступление с июня, уже не те, что в начале кампании. Многих лучших солдат уже нет с нами. И требовалась вся самоотдача или вся воля, чтобы, вопреки всем нагромождениям препятствий, всё же настоять на своем. Три дня с утра до вечера я был на поле боя. Было -10°, дул восточный ветер. Я сполна испытал все нужды, все заботы, артиллерийский огонь и холод. […] Русскому понадобилось 36 часов, чтобы оправиться от этого удара. Потом он подтянул новые силы из Москвы и Тулы и начал штурмовать занятые нами позиции. Да как! Никогда не забуду, как командир полка, чьи парни с часа ночи до 9 утра отражали одну атаку за другой порой в штыковом бою, с дрожью и почти со слезами на глазах сказал: «Еще один такой штурм, и мы не удержимся. У офицеров и солдат больше нет сил, они просто не могут больше!» И как изменилось выражение лиц, когда я ответил: «Я даю вам свой резерв, через три часа он будет здесь!» Один жалкий батальончик, наверное 160 штыков, больше у нас сейчас нет, но для них в их положении это был королевский подарок!

И посмотрите на парней, что неделями противостоят врагу на этом морозе, по 30 человек ютятся в завшивленной халупе, без мыла, не мывшиеся и не брившиеся по многу дней, с гниющими ранами по всему телу из–за постоянной чесотки, вызываемой вшами, в рваной форме, покрытые грязью и паразитами. И послушайте, что все эти люди, которых врач признал негодными к службе из–за гноящихся ран на ногах, сказали 26 ноября: мы не отправимся в госпиталь, мы не бросим наших товарищей перед началом атаки. И с перевязанными ногами, без носок пошли при -10° на следующий день в атаку. Или юный лейтенант Х[акмайстер], которого я посетил в расположении его роты, он показал мне своих бойцов, а наутро его нашли без сознания. Он был несколько дней назад трижды ранен, но молчал, не хотел бросать свою роту, и так лишившуюся почти всех младших командиров!

Несмотря на всё это, мы вновь атаковали 5 декабря. Сложившаяся ситуация вынудила нас к этому. Танки так обошли Тулу с востока, что нам осталось закрыть лишь небольшой разрыв в 20 километров в тылу противника. Наши части стояли в одиночестве, под жестокими атаками врага, на основной линии снабжения противника Тула—Москва. Было бы просто преступлением не воспользоваться такой ситуацией и не завершить полноценное окружение русских. Все наши предыдущие атаки ставили ту же цель. Все прежние жертвы были подготовкой к этому последнему шагу, который теперь следовало сделать. Но было трудно за столь короткое время переформировать силы корпуса так, чтобы их хватило для выполнения задания. Два полка, еще свежих и не столь сильно потрепанных боями, годились для этого. Пока мы разрабатывали операцию, была вьюга и, по нашим меркам, теплая погода, — 2° или -3°. Когда же 24 часа спустя мы атаковали в полночь, было -32°!

Левый полк бодро пробил себе путь к первой цели. Ему оставалось пройти лишь 8 километров до танков. Тем не менее правый полк застрял, преодолевая русскую позицию. В течение дня он дважды штурмовал ее, частично успешно. Но в целом полк завяз у укрепленных деревень, в которых засели русские, без какого–либо укрытия и лежа в снегу при -32°. Уже к полудню потери от обморожений были такими большими, что войска таяли на глазах. Третья атака, запланированная на 14 часов, не произошла, поскольку отдельные роты состояли лишь из нескольких человек. Я собрал в кулак всю артиллерию, в 16:30 начался новый штурм, но вновь безуспешный. Известный в нашей армии еще в мирное время батальон, который должен был выполнить задачу, из–за обморожений практически перестал существовать.

И вот с наступлением темноты я был столь близок к желаемой цели, ради которой мы неделями вели тяжелые бои, столь близок, что можно было дотянуться до нее рукой, но войска, которые должны были это сделать, утекали сквозь пальцы этой руки. Ничего не оставалось, кроме как предложить командованию отменить операцию. Схожая ситуация и в других местах, хотя и не настолько плохая, как у нас. Сверху быстро поступил приказ отказаться от операции. Столь близко от цели, уже были готовы сделать последний шаг — но высшие силы вырвали из наших рук уже почти достигнутое. Вообще, слава Богу, что было принято решение отойти. На следующий день было -35°, затем -22. Продолжи мы атаку, через 48 часов у нас не осталось бы никаких войск. На четвертый день начались такие снежные заносы, что подвоз снабжения был крайне затруднен. Продолжи мы нашу битву, мы бы не только обморозились, но еще, пожалуй, и с голоду бы померли.

Я не знаю, способно ли мое скупое описание событий передать все качели наших желаний, надежд, жертв, новых наступлений, достижений цели и в конце всё же неудачи, которыми были полны эти дни. Уж точно это не были мирные предрождественские дни — скорее, самые тяжелые недели этой кампании. И теперь, быть может, вы лучше поймете полное значение сводки вермахта, вышедшей спустя 24 часа после наших действий: теперь ход операций диктует русская зима.