Готхард Хейнрици - Заметки о войне на уничтожение [Восточный фронт 1941–1942 гг. в записях генерала Хейнрици]

И вновь я нахожусь в той точке, где русский давит сильнее всего. По сути, мы уже полностью окружены. Вчера ситуация была безнадежной. Мы ожидали скорый конец в котле. В самый последний момент Клюге дал разрешение на новый отход. Так наше существование было еще немного продлено. Лишь Бог знает, чем всё закончится. Мы должны вверить всё в Его руки.

Приказы удерживать позиции, демонстрирующие непонимание реальной ситуации, вероятно, исходят с самого верха. Сначала, чтобы втянуть Японию в войну, теперь, чтобы не бросить ее на произвол судьбы, нельзя признавать неудачи. Чтобы их избежать, нам нужно устоять. Это означает скверный конец. Последствия будут куда как хуже, чем если бы мы сейчас отошли на 200 километров. День за днем решение оттягивается, что противник использует в свою пользу и что ухудшает наше положение.

Качели сложившейся ситуации уже просто невыносимы. Уже десять дней я вижу надвигающуюся погибель, кричу, умоляю. Получаешь приказы, которые просто невыполнимы. Висишь над пропастью на волоске. Ничто не помогает, сверху ничего не видят. Последствия непредсказуемы.

Теоретически я мог бы избежать катастрофы, что уготована моему корпусу. Мне надо было отступить на 30 километров. Но это было запрещено командованием армии. Кроме того, это означало бы отступить с наших жалких позиций в голый снег. Войска, находящиеся в прискорбном состоянии, ни в коем случае этого не желали.

Сам я — может, это и было ошибкой — не выступил ни против Клюге с Гудерианом, ни против дивизий, ни против моего начальника штаба [полковника Шульца]. В итоге, когда ситуация стала критической, Гудериан — превосходное командование которого и довело нас до этого — приказал нам удерживать позиции. Выполнить этот приказ было уже нереально. И всё же, хотя помимо отступления уже не оставалось иного выхода, мы бы могли отойти еще дальше, если бы верхи не колебались. Пробил час Кейтеля [202]! Утро вечера мудренее! Переживая всё это и обдумывая прошедшие годы, я вспоминаю выражение «Не заблуждайтесь: Бога не проведешь!». С самой вершины падаешь в пропасть.

Я не знаю, что будет дальше. Вчера, когда всё было безнадежно, в календаре прочел от Михея 7,7: «А я буду взирать на Господа, уповать на Бога спасения моего: Бог мой услышит меня». Вчера Он нам помог в последний момент, когда не было уже иного спасения. Я могу лишь вверить всё Ему. Нашими силами уже ничего не поправить.

Спать, есть, пить — всё позади. Лишь туго натянутые нервы еще держат на ногах. Но это лежит за пределами возможностей, день за днем — вот так спасать свои жизни и не видеть впереди никаких изменений, никакой надежды на лучшее. […]

Письмо жене, [Калуга] 22 декабря 1941 г.

BArch. N 265/155. Bl. 167

Всё неудержимо куда–то катится. Сверху получаем приказы держаться, в то время как русские нас всё время обходят. Вчера уже были наполовину окружены. Вновь смогли вытащить голову из петли. Я не знаю, получится ли это во второй раз. В любом случае мои надежды на то очень слабые.

Я молюсь Господу, чтобы Он мне помог. Без Него я не знаю, как мне быть.

Письмо жене, [Тихонова Пустынь [203] ] Рождественский вечер

BArch. N 265/155. BL 168

Мы во власти злого рока. А в Берлине, на самом верху, этого видеть не хотят. Кого боги хотят покарать, того они лишают зрения. Ежедневно мы переживаем одно и то же. Но из соображений престижа никто не способен пойти на решительный шаг и отступить. Они не желают признать, что их армия под Москвой уже почти полностью окружена. Они отказываются осознать, что русский на такое способен. И в тотальном ослеплении они шатаются над пропастью. Они не желают признавать неудачи. И через четыре недели они потеряют под Москвой свою армию, а позже это окончится поражением в войне.

Изо дня в день мы ощущаем, как всё туже затягивается петля на шее. Фюрер в это верить не желает. Нас самих, осознающих ситуацию, лишает последних сил то, что от нас уже 14 дней отпиливают по кусочку. Иногда следует 24–часовая передышка. А потом вновь град ударов. Ни одна контратака не удается, поскольку мы не управляем ситуацией, инициатива в руках противника. Сплошное расстройство, невыносимое положение.

Получил прямо к празднику твои рождественские посылки. Благодарю тебя за рождественские дары. С грустью взглянул я на красивую упаковку и тому подобное. Ах, Трудель, как же тяжко выносить этакую муку.

25 декабря. Сегодня мой 55–й день рождения. Не страшитесь, говорит лист календаря. Вероятно, ты с Гизелой сейчас думаешь обо мне, равно как и я о вас. Со вчерашнего дня снова нахлынули новые трудности, новые заботы. Я не знаю, чем это кончится. Очень трудно не страшиться и не опускать головы. Но я хочу надеяться и думать о старой Женни с ее пословицей [204].

Письмо жене, [Тихонова Пустынь] 25 декабря 1941 г., вечер

BArch. N 265/155. BL 170

Часто мои мысли сегодня уносились к вам. В душе я прожил этот день с вами.

Здесь же снова сплошные неприятности. Наше положение всё тяжелее. На нашем фронте нам постоянно удается отбивать русские атаки. Но противник всегда может обойти наши фланги на санях, на лыжах, а значит, превосходит нашу неповоротливую кучку. Только мы понадеемся, что наступила пауза, так нас снова обходят и обгоняют. Просто невыносимое положение. Наконец–то получили разрешение на отход. Слишком поздно. Трудно представить, сколько машин, снаряжения и орудий мы потеряем из–за заснеженных дорог. Они застревают, соскальзывают в кювет, и их уже не сдвинешь с места. За всю [Первую] мировую войну никогда я не бывал в такой ситуации. Она удручает до предела. Слава Богу, что лишь мы одни в такой ситуации — одинокая группка, которой угрожают со всех сторон.

Я отправляю мой подарок на день рождения, это открытка, на которой отмечены наши штаб–квартиры в ходе русской кампании. На обороте — эмблемы дивизий, которые сражались под нашим командованием.

Как тяжелы эти дни! Как долго еще они продлятся? Удастся ли и вправду всё уладить? Голова гудит от больших и малых забот, конца–края им не видно. Под этой тяжестью нетрудно загнуться.

После падения Калуги и оставления позиций на реке Оке в конце 1941 г. XXXXIII армейский корпус (31–я, 131–я и 137–я пехотные дивизии) угодил в узкое пространство между Калугой и Юхновом, попав под одновременное давление с севера, юга и востока, а затем и под угрозу быть отрезанным с запада. Все запросы относительно дальнейшего отступления на запад отклонялись в соответствии с гитлеровской догмой «держаться любой ценой». Лишь 15 января 1942 г. Гитлер впервые разрешил фронту отойти на «зимние позиции» чуть восточнее Юхнова; в то же время он требовал, чтобы 4–я армия безусловно удержала как эту важную транспортную развязку, так и шоссе Рославль–Юхнов, главную трассу снабжения.