Готхард Хейнрици - Заметки о войне на уничтожение [Восточный фронт 1941–1942 гг. в записях генерала Хейнрици]

Мы отправляемся на точку 27. По пути Мюленпфордт показывает мне те места, на которых нашли две повозки с замерзшими до смерти румынами, главным образом с женщинами и детьми. На дороге повсюду валялись бревна для постройки блиндажей. Единственная усадьба была сожжена до основания. Стаи черных ворон пировали над трупами лошадей. Эту войну не сравнить с Тридцатилетней. Уничтоженное той войной — детские забавы по сравнению с нынешней. […]

С марта 1918 г. капитан Хейнрици был первым штабным офицером (1а: оперативное командование) 202–й пехотной дивизии, располагавшейся под Реймсом, где шла позиционная война. С15 июля 1918 г. дивизия принимала участие в последнем немецком наступлении на Западном фронте. После его скорого провала она до конца войны вела оборонительные бои у Реймса, в Пикардии и Шампани, постепенно отступая. Затем ее перебросили в Рейнскую область и, наконец, в январе 1919 г. демобилизовали в Гамбурге.

Запись в дневнике, 30 сентября 1918 г.

BArch. N 265/8

Какая пропасть пролегла между 3 июня [предыдущая запись в дневнике] и 30 сентября. Прошло четыре месяца, и наше положение за это время, к сожалению, только ухудшалось. Сегодня следует сказать, что положение настолько серьезно, каким не было с начала войны. Мы только что закончили свое осеннее путешествие в Пикардию, в которое наша дивизия отправилась столь негаданно. Сейчас идем форсированными маршами в Шампань, там нужна наша помощь. Француз глубоко вгрызся в наши позиции. Удивляешься той мощи, с которой ему удается сражаться. Преодолевать трудности ему помогает чувство успеха и мысль, что он освобождает свою Родину.

Мы всё время спрашиваем себя, как же так вышло, что этот прекрасно начавшийся военный год, с которым мы связывали столько надежд [239], так заканчивается. С военной точки зрения проблема, на мой взгляд, в недостатке солдат. На карте рисуются роты, а на деле в них по 30–40 человек. При этом участки, которые им приходится оборонять, увеличились. Если раньше удерживали одну линию фронта в три раза большими силами, то теперь имеющихся еще раз делят на три и располагают друг за другом. Так нигде ничего хорошего не добьешься.

Пока враг не наступает или наступает малым числом, всё в порядке. Как только атакует большими силами — а их у него сейчас благодаря американцам в достатке, — люди, находящиеся в сотнях метров друг от друга, теряют позиции. Когда в 1915 г. мы внезапно задействовали наши многочисленные резервы, русский без видимых причин уклонялся от боя. Солдат–одиночка чувствует слабость при численном превосходстве противника, особенно если он не только догадывается о нем, но и живо видит прямо перед собой. И в моральном плане наши войска уже не на высоте. В атаку, в наступление кое–кого, да даже, к сожалению, многих влечет желание поживиться. Оно возникает из–за плачевной ситуации со снабжением […]. Кроме того, не хватает младших командиров, чтобы держать бойцов в руках. Те, что зимой сплавились в единый боевой механизм, убиты или ранены во время прежних наших наступлений. Новое пополнение уже не то и не может быть столь единым. С 15 июля в дивизии и занятий–то настоящих не проводилось. Конечно, необученные подразделения в неудачные дни удерживают позиции хуже, чем обученные. И наконец, влияние родины, очень редко положительное. Вести с родины крайне редко укрепляют уверенность в том, что мы должны справиться. И вот нас ожидает решающий час. Несмотря на всё, я верю, что наша чаша весов может перевесить.

Запись в дневнике, 15 октября 1918 г.

BArch. N 265/8

[…] Впервые эти горькие слова: мы проиграли войну! Вся кровь, все человеческие жизни, вся наша четырехлетняя работа — всё напрасно. Лучше об этом вообще не думать. Но вопрос, что должно стать с нами, кадровыми военными, никуда не денется, если хранить молчание и уходить от ответа. То, что сейчас происходит, довольно внезапно опрокидывает все наши основные моральные ценности. В любом случае практика показала нам, что право на стороне сильного и что прекрасный догмат о превосходстве моральных устоев над количеством солдат и вооружением — чушь. Нас доконали голод, огромная численность наших врагов и их помощников. Изначальное превосходство, которым обладала наша армия за счет обученности, за счет чувства своей правоты, сведено на нет мощью массы. После войны мы можем ожидать у нас хорошенький бардак. Я не уверен, не последуем ли мы примеру России.

Запись в дневнике, 16 октября 1918 г.

BArch. N 265/8

[…] Если поразмыслить о нынешних временах, то надо признать, что были правы те люди, которые внесли 19 июля 1917 г. в рейхстаг резолюцию о мире [240]. Они предвидели, что тот прирост военной мощи, который принесла, вступив в войну, Америка, нам не по зубам. Вероятно, публичная форма резолюции была выбрана неуклюже — тем самым они раструбили о ней на весь мир. Нам следовало бы с лицом и манерами победителя вести переговоры и добиться мира на условиях отказа от изменений границ. Вышло бы куда лучше. Бисмарк в 1866 г., будучи бесспорным победителем в войне с Австрией, тоже отказался от изменения границ, так как опасался вмешательства других стран. Да, в прошлом году все бы мы не поняли такого отказа. Пятнадцать месяцев назад никто не считал, что Германию можно одолеть. И каждый надеялся, что после развала России война в этом году решится в нашу пользу. Будем надеяться, что теперь удастся добиться лучшего из возможного. Гинденбург [241]пишет, что мы должны доверять ему так же, как и в хорошие времена. Так мы и хотим поступить.

Запись в дневнике, 17 октября 1918 г.

BArch. N 265/8

Лишь после чтения газет, которые сегодня впервые за много дней стали нам доступны, понимаешь, какова обстановка у нас дома. Лишь сейчас нам стало ясно, что за несколько дней, во время которых мы вели бои, ничего не слыша и не видя, наше доброе старое Отечество рухнуло. Что это должно принести? Нами правит сейчас клика евреев и социалистов, люди, для которых интернационал превыше всего [242].

Невероятная быстрота, с которой происходят события, показывает, что катастрофа уже случилась или стоит на пороге. Всю мирную программу президента Вильсона [243]я считаю бесстыдным лицемерием. Прикидываясь добропорядочным миротворцем, он впрыскивает нам яд, и пресса нашего большинства спешит разлить этот яд в народе. Вильсон не хочет ничего иного, как развалить нас настолько, чтобы мы и десятилетия спустя были не в состоянии конкурировать с его американским денежным мешком. Он устраняет нашу монархию, потому что знает, что в ней наша сила. Он выдумывает право на самоопределение, потому что хочет нас расчленить. Он поощряет внутренние недовольства, потому что хочет нас сломить. Нет, вовсе не к постоянному миру стремится этот подлый субъект, на которого «Форвертс» [244]молится уже сейчас, он весьма прилежно закладывает основы для длительных конфликтов, внутренних и внешних. Если осуществится всё то, к чему стремятся поляки, чехи, венгры и прочие, как их там еще звать, коррумпированные народы, то этот мир станет шагом на пути к веку войн и революций. Лишь небесам известно, что с нами тогда случится.