Готхард Хейнрици - Заметки о войне на уничтожение [Восточный фронт 1941–1942 гг. в записях генерала Хейнрици]

Если прочитать в газетах, с какой дерзостью поляки, этот народ, который мы в тяжелейших сражениях вырвали из лап русских, сейчас выдвигает требования нам, бросает то в жар, то в холод. Взять хоть лексику, которую позволяет себе эта компания. Всё выглядит печально для нас.

А наши бравые полки уже несколько дней стоят в грязи по колено и сражаются из последних имеющихся сил с французами среди гор, поросших лесами. Француз снова и снова атакует, так как знает, насколько изнурены, потрепаны, усталы наши войска, как они совершенно выпотрошены, так как нет никого, кто бы мог их сменить. Нет, не так я представлял себе конец войны.

Запись в дневнике, 20 октября 1918 г.

BArch. N 265/8

[…] Нынешний запрет на отпуск — это благословение. Он отгораживает войска от родины, которая в состоянии кипящего котла опаснее, чем противник. Чтение газет делало меня больным и неработоспособным. Наши несчастья и внутренняя борьба в Германии никак не выходили у меня из головы. Следует не вводить свободу прессы, а сжечь все газеты. Тогда бы наши дела пошли лучше. Слава Богу, полевой книжный магазин исчез отсюда, поэтому переживаешь только о том, что происходит у нас и с нами.

Но я испытал удовлетворение, когда требования, которые выставил Вильсон, раскрыли глаза на этого проходимца всем, даже самым ослепленным [245]. Он не хочет ничего иного, кроме нашего уничтожения. Отрицательный ответ, который мы ему сейчас дали, видимо, сыграет ему на руку. Но, возможно, всё еще примет другой оборот, более приемлемый для нас. Для этого нужно лишь, чтобы всех, орущих у нас дома о мире, мире любой ценой, пришибли насмерть. […]

Письмо родителям, 28 октября 1918 г.

BArch. N 265/143. Bl. 53–55

[…] И у меня от ярости часто пульсируют виски, когда я читаю бесчестные речи презревших родину независимых социал–демократов в рейхстаге, в которых они смешивают с грязью и оплевывают наш народ и нашу страну, а также людей, которые сделали всё, чтобы провести нас через эти битвы. У наших врагов хватает причин торжествовать. Людендорф [246]смещен, армия подчинена парламенту, а именно партиям, которые с крайним непониманием относятся к ней, ее существованию и ее требованиям! […]

Письмо родителям, [Шоттек] 28 декабря 1918 г.

BArch. N 265/143. Bl. 74f.

Мы приближаемся к новому году, который начинается печальнее, чем какой–либо прежде. Никогда еще будущее не выглядело столь шатко, как сейчас. В штабе округа мне вчера сказали, что в армии, как и на флоте, молодые и старые кадровые офицеры будут демобилизованы, офицеры же среднего возраста будут получать пособие, пока не найдут себе другую профессию. Мой ординарец, который посетил вчера своих старых знакомых в Марбурге, нашел в тамошних газетах многочисленные объявления ищущих работу офицеров. То есть оказываешься на улице. Замечательная ситуация! Спокойно поразмыслив, я должен, однако, сказать, что после преодоления нынешних проблем желание иметь армию возникнет снова. Ведь вся беспомощность правительства связана с тем, что за его спиной никого нет. Как еще объяснить, что нескольким тысячам матросов удается терроризировать семидесятимиллионный народ, как мы видели во время прошедшего Рождества в Берлине. Подавляющее большинство жаждет покоя и порядка, а не положения, в котором сегодня нельзя предсказать то, что будет завтра. Но оно ни на что не решается! Еще немного, и захочешь правительство Либкнехта [247], чтобы всё еще дремлющий народ сперва познал все ужасы, ощутил их на собственной шкуре и затем прогнал его. Тогда и армия возникнет снова. Но как она будет выглядеть, какие принципы будут заложены в ее основу? Наверняка не те, которые мы, офицеры, считаем необходимыми для создания прочной конструкции. И поэтому мы будем вынуждены держаться подальше от этой армии. […]

Нет, мы хотим пожелать, чтобы Господь Бог подарил нам следующий год получше, чем этот, в котором земля уходит из–под ног и мы не знаем, как мы через несколько месяцев должны зарабатывать себе на хлеб насущный. […]

В январе 1919 г. Хейнрици нашел место в штабе округа в Кёнигсберге (где жили его родители), 3 марта участвовал в подавлении выступления левореволюционных сил (матросы–ополченцы) и состоял в мае–июне 1919 г. первым штабным офицером Добровольческой пограничной дивизии в Западной Пруссии.

Запись в дневнике, [Кёнигсберг] 11 марта 1919 г.

BArch. N 265/8

[…] В первой половине дня — любопытное совещание у окружного комиссара. Резюме: и у богатых и у бедных пока превалирует равнодушие по отношению к большевизму. Одни надеются, что он не придет, другие верят, что он не нанесет им ущерба. Так мы сами въезжаем в него прямым ходом.

Запись в дневнике, [Граудекц] 27 июня 1919 г.

BArch. N 265/8

Позади три дня большого напряжения, в которые решалась наша судьба здесь, на востоке [248].

Кости выпали не в нашу пользу. Сопротивление войск полякам представляется бесцельным, так как собственный народ не стоит за нашей спиной, а лишь взывает о хлебе и безусловном мире. […]

Если выяснять причины, которые вызвали столь печальное развитие событий, то в Западной Пруссии это в первую очередь крах гражданских и военных ведомств. Первые отстаивали точку зрения: ничего не предпринимать против поляков и не пытаться разбудить немецкое национальное чувство в противоположность польскому. Ведь тогда поляки сразу принялись бы вопить о гекатистских [249]затеях шовинистических империалистских кругов и, кто знает, возможно, потом прогнали бы немецких чиновников. Такой была позиция окружных советников, окружных начальников и обер–президентов. Военные ведомства, к примеру губернаторства Грауденц, посмотрели на это, пожали плечами и не предприняли ничего. Они решили делать всё, что приказывает правительство. (Мне вот любопытно, сохранят ли они такую точку зрения и при последующем коммунистическом правительстве.) Так как правительство, как известно, не делало ничего, разве что разрешало любому поляку носить оружие, позволяло выступать с речами любому польскому предателю и размышляло, как бы ему защититься от реакционного путча офицерского корпуса, всё немецкое опустилось и пришло в упадок, зато любая польская самодеятельность расцвела пышным цветом.

Разговаривают о пропаганде, но ведут ее неверно или так, что она не оказывает действия. Собраний проводилось достаточно. Листовок раздавалось вдоволь, но в одно ухо влетает, из другого вылетает, потому что это всего лишь фразерство, не берущее за душу. Пропаганда также недостаточно интенсивна. Вместо того чтобы ежедневно обращаться к каждому в пивной, в вагоне поезда, вторгаться в его повседневную жизнь и обрабатывать его, она исчерпывается собранием или акцией протеста раз в пять недель и считает задачу выполненной.