Готхард Хейнрици - Заметки о войне на уничтожение [Восточный фронт 1941–1942 гг. в записях генерала Хейнрици]

Я не могу даже выразить, насколько сильно я потрясен всем происходящим в Германии. Каково сейчас приходится родственникам в Кёнигсберге, знает только Бог. А ведь еще совсем недавно дядя Отто рассказывал о своей домашней идиллии. Сегодня на улицах Кёнигсберга бушует ярость войны. Уцелели ли церковь в Хаберберге [426], дом священника, аптека «Лёвен»? Где Воттрих, дядя Херберт, фрау Бених? А в Эльзасе противник приближается к горам Кайзерштуль. Люксембург, Штауфен, Кёнигсберг и Либау более не в наших руках. И где же ты сама, моя Гизела? Не знаю, дойдет ли до тебя это письмо.

Сегодня утром после долгого перерыва снова была церковная служба. Две темы легли в основу проповеди: «Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина не могу отлучить нас от любви Божией», — это дедушка читал на поминовении. И другая: «Радуйся в надежде, будь терпелив в страданиях, будь постоянен в молитвах», — это читали на нашем обручении. Обе совершенно ко времени! Действительно, всадники Апокалипсиса топчут наше Отечество! […]

Отчет семье, 5 марта 1945 г.

BArch. N 265/158. Bl. 132f. Ms.

[…] После того как 3 марта после обеда мне пришлось разбираться с различными безрадостными проблемами, уже на выходе адъютант со словами «Наконец–то хоть что–то радостное» принес мне следующую телеграмму: «Принимая во внимание Ваш постоянно доказываемый делом героизм, вручаю Вам, 136–му в вермахте, дубовые листья с мечами к Рыцарскому кресту Железного креста. Адольф Гитлер». Позднее позвонил начальник [штаба] группы армий фон Нацмер [427]и сказал, что хочет мне сообщить следующее: фюрер принял решение наградить меня спонтанно, во время обсуждения положения на фронтах, так как особо выделяет превосходную устойчивость, которую демонстрирует моя армия. После того как мы прибыли на юго–восток, пришлось выдержать один или другой крепкий удар. Бои в предгорьях Карпат и на Дукельском перевале были более чем жаркими. Непростой была оборона Карпатского хребта. И под Ужгородом, и к югу от Дукельского перевала всё зачастую висело на волоске. Трехнедельное сражение под Кашау было выиграно лишь потому, что у русского не хватило сил в самый последний момент, когда ему оставалось лишь пожать плоды победы (надеюсь, и общий исход войны будет тем же). Да и здесь, в промышленном районе, никак не сказать, что нам пришлось легко. Надеюсь, и предстоящее наступление, которое должно скоро начаться и начнется, мы отразим успешно. И в полководческом деле, после того как всё спланировал, подготовил, вывел войска на позиции, а затем взял на себя управление сражением, нельзя совершенно точно предсказать итог. Он зависит от множества других факторов, над которыми ты не властен.

20 марта 1945 г. Хейнрици был назначен командующим группой армий «Висла», которая должна была на Одере остановить наступление Красной армии на Берлин [428] . Советские атаки, начавшиеся 16 апреля, удавалось сдерживать четыре дня (битва на Зееловских высотах), затем Красной армии удалось прорваться, в результате чего Берлин был окружен и взят. Когда Хейнрици выступил с инициативой вопреки приказам ОКВ (Кейтель, Йодль) оставить Берлин и удерживать Свинемюнде, 29 апреля 1945 г. под Нойштрелицем Кейтель снял Хейнрици с поста командующего. После этого Хейнрици со своим штабом отправился во Фленсбург к гросс–адмиралу Деницу и нашел временное пристанище в Нибюлле (Шлезвиг).

Письмо жене, 5 мая 1945 г.

BArch. N 265/158. BL 137–146

Твой пессимистично настроенный муж в итоге оказался прав: он предвидел наступление конца, и этот конец пришел. Божий суд жесток и ужасен. Но он только начался. Кто знает, что плохого случится еще.

В последние три недели я пережил кошмары внутренних потрясений, душевных мук, сомнений и битв. Долг, повиновение, совесть и собственные убеждения боролись внутри меня. Никаких путей для отступления не было, не было возможности уйти от судьбы, если не считать смерти. Но самому стремиться к ней было бы мерзким кощунством. И так, когда меня терзали страшнейшие угрызения совести, когда требования громоздились на требования и не означали ничего иного, как бессмысленно жертвовать немецкими жизнями, когда случился сильнейший конфликт с Кейтелем, настаивавшем на том, чтобы я повиновался, мне пришлось подчиниться ему, но одновременно я подал в отставку. Я объяснил ему, что требования собственной совести ставлю выше всех прочих обязательств. Я отошел в сторону и сказал, что не могу больше идти вместе с ним!

Наконец мне удалось вырваться из этой сети обязанностей и обязательств, в которую я угодил. После этого он снял меня с моего поста. Уже пять дней как я без должности и убегаю от врага. [Ординарец] Била меня тайно покинул, при этом украл автомобиль и шоферов. Теперь я добрался до датской границы, дальше я не пойду. Я жду здесь, когда меня заберет англичанин, возможно, с тем чтобы впоследствии выдать русскому. В календаре местной церковной общины на эти дни я нашел кое–какие слова утешения, хотя это был прошлогодний календарь. Да смилостивится надо мной Господь и поможет мне. Груз, который был на меня возложен, слишком тяжел. Эти строки не способны его описать, разве что в самых общих чертах. Но я знаю, что путь, которым я шел, был всегда ясен и верен. Я не прятался за болезни и прочие извинения. Когда настал момент, я заявил открыто: «Тем, что совесть мне не позволяет, я не занимаюсь. К каким последствиям это приведет, я не знаю. Но я не могу иначе, всё остальное не имеет значения».

Оба моих командующих армиями отказали Кейтелю, когда он попросил их занять мой пост, так что замены мне у него не было. Генерал фон Мантойфель [429]сохранил эту точку зрения, повел себя мужественно и честно, как благородный человек. Генерал фон Типпельскирх [430]сначала воспротивился, но затем изменил свою позицию и сдался. Он согласился временно занять мой пост, хотя сперва и заявлял, что не пойдет на это. Так в тяжелые времена проявляются характеры.

Милая Трудель! Если бы я мог тебе описать эти противоречащие друг другу, но равно важные задачи, эти обязательства, эти нравственные требования, эти решения, которые мне предлагались и которые мне пришлось отклонить как аморальные, бесполезные или противоречащие присяге, то получилась бы драма невероятных масштабов и мощи. Сражающийся в своем бункере со смертью фюрер, требующий от меня освободить его, что было невозможно, после того как он сам себя там приковал, приказы, даваемые Кейтелем и Йодлем [431], которые всё же пытались заставить меня сделать это. Хотя они сами и понимали, что это означает лишь бессмысленные жертвы и станет для них лишь самооправданием после того, как они выбрали для себя иную судьбу, чем фюрер, вместо того чтобы остаться рядом с ним как верные паладины. Что за жуть и отчаяние обрушились бы на Мекленбург с его имениями аристократов, цветущими деревнями и усадьбами, — и вот перед тобой вопрос, должен ли ты ради этой земли, последнего клочка земли, еще не затронутого войной, самовольно положить конец безумию этой битвы, без приказа, без разрешения, или ты должен пожертвовать этой землей, чтобы ее заняла хотя бы не армия русских, а сражающиеся уже в нашем непосредственном тылу и наступающие англичане и американцы, и тем спасти ее от Сибири? Тем самым я как солдат нарушил бы все обязательства, пока Гитлер был еще жив, и стал бы мятежником. Я бы своими решениями влиял и на судьбу других групп армий, нужд которых я не знал.